За ужином Вулф вел себя как обычно — умял три порции лосося под укропным соусом, приготовленным по его собственному рецепту, и произнес монолог на тему: почему в стране постоянно избирают президента республиканца и демократический конгресс. Его аргументация показалась мне убедительной.

Когда, закончив ужинать, мы вернулись в кабинет, я начал беспокоиться. Во-первых, выпив свой кофе, Вулф не позвонил, чтобы принесли пиво. Он целых пять минут молча сидел, закрыв глаза и положив руки на подлокотники кресла. Затем мой босс захлопнул Библии, вернул их на место и объявил, что отправляется в постель. Было всего девять часов, а он обычно ложился не раньше двенадцати. Все указывало на то, что у Вулфа начинался приступ одной из его самых ужасных болезней — упадка сил.

Я никак не могу сообразить, чем вызываются эти приступы, но они случаются у него время от времени. Нет, я не хочу сказать, что они повторяются при каждом новом расследовании — ничего подобного. И Вулф не впадает в депрессию даже в самых сложных случаях. Но когда у босса упадок сил, ничто, кроме пожара пятой степени, не заставит его вылезти из спальни. Это может продолжаться от одного дня до двух недель, а при самых тяжелых приступах он даже совсем бросал дела. Так, например, случилось при расследовании аферы в ювелирном магазине Фарншторма. Загадка оказалась нерешенной, и нам даже пришлось вернуть задаток, который позволил бы Вулфу в течение нескольких месяцев поддерживать запасы пива, книг и белужьей икры — последнюю, правда, он и в рот не берет.

Я отправился спать в надежде, что вечерний спектакль был ложной тревогой, но на следующее утро понял, что это не так.

— Он сам не свой, Арчи, — печально заявил Фриц, когда я спустился к завтраку в кухню. — Я точно могу сказать...

— Почему вы так уверены в этом? — Если я казался раздраженным, то только потому, что не хотел верить в очевидное.

— У него такой вид, который бывает, когда он...

— Когда он что? — выпалил я.

Я тут же пожалел о своем тоне, так как Фриц отшатнулся, словно получив пощечину. В отчаянии заломив руки, он продолжил:

— Когда... когда... сдается. Вы знаете, какой он бывает в этих случаях. Вы видели... Он пребывал в таком состоянии, когда я принес ему завтрак.

— Упадок сил, — произнес я роковые слова, и мы кивнули друг другу. — Что же, — продолжил я, — мы это уже проходили и знаем, что ни черта не можем сделать, пока он не придет в себя. Обычно болезнь проявляется двумя способами: либо он как отшельник запирается в спальне, либо постоянно торчит здесь в кухне и разъясняет в деталях, как лучше делать вашу работу, толкуя о чесноке, шалфее, перце и еще Бог знает о чем. Помните, как он однажды, окопавшись в кухне, за два дня съел половину барашка, приготовленного десятком различных способов. Только ради вас остается надеяться, что на сей раз он подастся в отшельники.

— Двадцатью способами. Арчи. Ей-богу, я не хотел бы ни того, ни другого. Молю Бога, чтобы он трудился, — закончил Фриц, сложив ладошки и подняв глаза к потолку.

— Я тоже. Остается надеяться, что приступ будет коротким.

Вулф отправился на свидание с орхидеями, как всегда, в девять, но прямо из спальни — я слышал шум лифта. По крайней мере хоть эта часть его существования осталась без изменений. В одиннадцать, когда я сидел в кабинете, перепечатывая письма, надиктованные днем раньше, лифт снова заскрипел. Но до первого этажа он не дошел — очень плохой признак. Через десять минут в кабинете с еще более несчастным видом, чем раньше, появился Фриц.

— Он позвонил мне в кухню и сказал, чтобы я принес ленч в спальню. Плохо... очень плохо...

— Хорошо хоть, что он не терроризирует вас в кухне. А плохо то, что он совершенно определенно впал в депрессию. Теперь, как обычно бывает в таких случаях, все планы полетят к черту. Ройте окоп, занимайте оборону и готовьтесь к самому худшему.

Фриц не оценил моей попытки шутить, да и я сам не очень развеселился. Этот приступ по продолжительности оказался средним — он длился примерно сто восемнадцать часов, если считать с ужина в среду. Вулф постоянно оставался в своей комнате в четверг, пятницу, субботу и воскресенье, не считая двух ежедневных отлучек для общения с орхидеями.

В подобных случаях я делаю все, чтобы не менять свою личную жизнь. Как обычно в четверг я играл в покер у Сола Пензера. Меня обдирали почти весь вечер, но к концу игры я сорвал три ставки (причем один раз блефуя) и отправился домой, проиграв всего лишь пятнадцать долларов, что можно было считать моральной победой, так как по ходу игры я терял больше чем полсотни. В пятницу я сопровождал Лили Роуэн на стильную вечеринку с ужином на двенадцать персон в роскошных двухэтажных апартаментах на Саттон-плейс. Еда оказалась почти такой же вкусной, как у Фрица, и я даже угадал, какую вилку следовало употреблять в каждом случае. В субботу мы с Солом отправились в Мэдисон-сквер-гарден на хоккейный матч Рейнджеров с Вашингтоном, который наши выиграли в третьем дополнительном периоде. Одна из газет написала: «Самая захватывающая игра в истории хоккея». Возможно.

За все эти дни с храмом было связано лишь одно событие, не считая регулярных приставаний Коэна — «а нет ли чего-нибудь для меня?». В пятницу позвонил Натаниэль Паркер и спросил небрежно:

— Как идут у Вулфа дела с Серебряным Шпилем?

— Трудится, — соврал я.

— Отлично. Этим прежде всего интересуется Даркин. Не хочет звонить сам, боится, что Вулф на него сердит. И к телефону не подходит, потому что с него все эти дни не слезает пресса. Журналисты осадили его дом в Квинсе и сегодня утром, когда его жена вышла, чтобы взять газету, телевизионщики напали на нее, чтобы взять интервью. Она едва успела захлопнуть дверь перед их носами.

— Молодец Фанни. Мне всегда нравился ее стиль. Когда Фред позвонит в следующий раз, скажите ему, что дело двигается.

— Ваш голос не вселяет уверенности, — фыркнул Паркер.

— Вы же знаете Вулфа. Он всегда прижимает карты к своему безразмерному жилету.

— Это не может продолжаться бесконечно, — предупредил Паркер, прежде чем повесить трубку. Юристы тем и хороши, что всегда найдут для вас слова утешения.

Фриц периодически докладывал мне о состоянии Вулфа, так как относил тому подносы с едой трижды в день.

— У него превосходный аппетит, Арчи. Вам не кажется, что это добрый знак? — сказал он во второй половине дня в пятницу.

— Плевать мне на его аппетит, — заявил я. — Я поднимаюсь к нему.

Перескакивая через две ступеньки, я взлетел на второй этаж и постучал в дверь:

— Это я. Нам необходимо поговорить.

Из-за дверей донеслось невнятное ворчание, и я вошел. Вулф, облаченный в желтую пижаму, читал, развалившись на постели. По какой-то неясной причине в кровати гений казался толще и крупнее, чем обычно. Может быть, эта зрительная аберрация возникала потому, что все вокруг него было желтым — не только пижама, но и простыни, и одеяло. Он бросил на меня вопросительный, преисполненный недовольства взгляд.

— Прошу извинить меня за вторжение, но не намерены ли вы в ближайшее время вернуться к работе? Скажем, раньше, чем Фреда Даркина отправят в Аттику изготовлять всю оставшуюся жизнь автомобильные номера или что-то другое. Не знаю точно, чем сейчас занимаются заключенные.

— Я читаю весьма занимательную книгу, Арчи, — светским тоном произнес гений. — Известно ли вам, что первым на фабрике в Англии пар использовал Джошуа Веджвуд — производитель фарфора?

— Вынужден признать, что это известие вызывает у меня неподдельное изумление. Я рад также, что чтение доставляет вам удовольствие. Из чистого любопытства хочу спросить, намерены ли вы вернуться в ближайшее время в кабинет, или я могу приступить к превращению его в храм-усыпальницу вашей былой славы? Мы могли бы брать за вход умеренную плату и таким образом содержать дом. Может статься, что это будет нашим единственным источником дохода.

— Сарказм никогда не был вашей сильной чертой, Арчи, — закрыв глаза, пробормотал Вулф. — Вы поступите правильно, если исключите его из вашего репертуара.