— Я думаю, — сказал он, — что мне всё же стоит поговорить с Мойденом, когда.

— Если.

— Если он вернётся.

— Как хочешь. Скажи ему, что ты со мной рассчитался и я ему возмещу. — Индекс вылил кипящую воду на свои травы и обхватил чашку шишковатыми пальцами. — Ах, — сказал он, вдыхая аромат. — Образы души — это всё, конечно, хорошо, но я никогда не откажусь от пригоршни высушенных листьев. Ты же стараешься ради того серого пролазы[57], не так ли? Прими мой совет, мальчик: убедись, что он тебе заплатит.

Киндри встал и учтиво, хотя и неуклюже, раскланялся. — В конечном счёте, вся информация предназначена моей кузине. А с ней я не торгуюсь.

— А. — Индекс нетерпеливым взмахом отпустил его прочь. — Тебе стоит её поберечься: какой бы благородной она ни казалась, она владеет темным очарованием.

Пока Киндри карабкался по лесенке домика и пересекал похожий на пещеру входной зал Горы Албан, он всё гнал от себя предостережение Индекса и смаковал это слово: кузина. У бастардов нет родичей. Но он не был бастардом. У него была семья, хоть и маленькая, и, больше того, не один родич, а два. Эта мысль грела его не хуже синей шерстяной мантии, подарка Кирен, которая была изысканнее и лучше всего, что у него было прежде. Родня и друзья.

Вот и центральная деревянная лестница, пронзающая в своём квадратном колодце все уровни Обители Летописцев. Внутри самого утёса простирался лабиринт помещений, пчелиными сотами испещривших скалу. Пока он поднимался, до него доносились обрывки разговоров, летописцы и певцы предавались своей извечной перебранке:

— Факты это только для скудных мозгов. А ты свои не найдёшь, даже обеими руками и с факелом в помощь.

— Как я могу что-то искать обеими руками, да ещё держать. держать. погоди-ка минутку.

— Кто позаимствовал мой конкорданс[58] по свиткам законов?

— Мне нужно было поискать рифму на слово «изумительный[59].» Что?

— Кто-нибудь видел мой эксперимент?

— Ты имеешь в виду такую пурпурную штуку с чёрными точками? Она ушла вон туда.

Голоса за его спиной стихли, когда он добрался до трёх последних уровней на верхушке скалы, отведённых для мест общего пользования и покоев Директора. Над ними располагалась наблюдательная площадка. Когда Киндри появился из лестничного пролёта, его встретили, наполовину ослепив при этом, горизонтальные лучи заходящего солнца. На фоне этого сияния вырисовывались две стоящие фигуры.

— Киндри, — тепло сказала одна, голосом Кирен.

— Миледи.

Она рассмеялась. — Как официально.

Другая фигура разительно от неё отличалась, излучая холод несожжённого мертвеца. Киндри подбодрил себя.

— Певица Зола, — сказал он, неловко дёргая головой в резком кивке.

— Я собиралась за тобой послать, — сказала Лордан Яран. — У меня есть новости.

Она указала на место на бортике между собой и Золой. Киндри застенчиво присел на дальний краешек с её стороны, оставив её между собой и певицей мерлонгом. За резко очерченным, строгим профилем Кирен тонкие губы Золы изогнулись в кривую улыбку, обнажая жёлтые зубы, сверкнувшие в тени её капюшона.

Кирен показала хрупкий кусочек ткани, усеянный стежками-узелками. — Ты просил это перевести — и ты был прав: стежки представляют собой некий код — как оказалось удивительно сложный. Среди нас есть несколько бывших леди Яран, ставших летописицами на Горе Албан, но никто из них не захотел нарушить сей бесспорный секрет Женского Мира. Наконец, я послала копию моей пра-пра-тётушке Тришен.

— Матроне Яран.

— Да. Она тоже не слишком жаждала это переводить, пока не прочитала текст сама. Теперь она спрашивает, где ты это взял.

Блокнот Кирен был наготове и её рука постоянно двигалась по нему, оставляя её острые письмена, пока она записывала их разговор для пользы матроны. Киндри представил, как испачканные чернилами пальцы Тришен дергаются через лист, принимая сообщение Кирен.

— Где она сейчас?

— Тётя Тришен? Вернулась в Женские Залы Готрегора. К моему удивлению, Торисен позволил всем леди приехать обратно. Ведя с ним дела в прошлом, они были не слишком тактичны. Я слышала, что Матрона Адирайна даже попыталась подсунуть ему афродизиак.

— Что?

При виде его потрясённого лица Кирен рассмеялась. — О, не для себя, конечно. Но я повторяю: где ты это взял?

— На дне рюкзака, который дала мне Джейм, чтобы нести. кое-что ещё.

Киндри всё ещё никому не рассказывал о контракте, опасаясь следующего вопроса: А кем был твой отец? Он и сам ещё не привык к мысли о Герридоне как о своём родителе — Трое, да и кто бы мог? Он, Джейм и Торисен, все они были детьми легенды и кошмара. И он едва мог подумать о том, что бы сказали все остальные, узнав об их родословной.

— Я не думаю, что моя кузина вообще помнит, что этот клочок там был, — добавил он. — А где она его нашла, я не знаю.

Кирен нацарапала ответ Киндри, потом приостановилась, ожидая отзыва Тришен. Это заняло несколько минут, а затем её рука снова задвигалась, оставляя ровные, округлые буквы.

— «Узелковый код — это глубокий внутренний секрет Женского Мира,» — прочитала она. — «Мы используем его, чтобы общаться, сестрица[60] с сестрицей. Я не хочу его предавать, за исключением той девушки Норф, которой следует знать, что говорится в записке. Похоже на то, что это фрагмент письма от Кинци Острый Взгляд к Адирайне, вышитый в ночь Резни.»

Зола принялась хрипло напевать:

Киндри поёжился.

Солнце село, оставляя небо в огне — полосы оранжевого, тлеющего красного, желтого как придушенный крик, безмолвное всесожжение в вышине. Со времени прошлогоднего вулканического извержения вечернее небо было угрожающе эффектным.

Киндри прекрасно знал, что Зола его внимательно рассматривает. Горящий закат предавал открытой четверти лица певицы почти что розовый оттенок, но в то же время подчёркивал разрушения смерти. Он с трудом подавил инстинктивное желание произнести пирическую руну. То, где ходила Зола, среди живых или мёртвых, было её собственным выбором. Другое дело, насколько мудрым было то, что Яраны этому потворствовали.

— Ты её видел, не так ли? Свою мать. В Лунном Саду.

Её хриплый, прерывистый голос заскрёб по его нервам, как и воспоминания. Эта штука, сплетённая из шнуров посмертного знамени, оживленная чувством голода, что, раскачиваясь, двигается прямо на него — . приди. мой. — изрекая эти ужасные, безумные призывы, вернуться обратно в изношенное лоно, чтобы заполнить мучительно болящую пустоту внутри.