И хоть случилось это совсем недавно — примерно за месяц до окончания постройки чертовой машины, Феня, эта Феня, его, конечно, не узнает, с некоторой даже горечью подумал Иван, хотя ясно сознавал, что виной тому не короткая женская память.

— Раскладушки есть? — стряхнул всплывшее некстати воспоминание Иван.

— Угу, — не отрываясь от книги, буркнула Феня.

— Читать на работе вроде не положено, — попытался привлечь её внимание Иван.

— А вот и положено! — не обижаясь на замечание, пояснила Феня, оторвавшись, наконец, от чтения. — Книга — источник знаний!

— Очень толстый источник! — усмехнулся Иван. — Прочитаешь — и прямо в академики.

Феня, заложив страницу, отодвинула книжку. Иван краем глаза приметил название — «Цены на электричество при дворе короля Артура».

— Так что вы спрашивали? — Фенин голосок вздрогнул, и Жук увидел, что смотрит она на него с удивлением и страхом. «Неужто узнала?» — подумал Иван, но тут же отмахнулся от этой мысли и сказал:

— Дай мне раскладушки. Штуки четыре.

— Я сейчас, — кивнула Феня и отступила за бочку. Облокотившись на прилавок, Иван ждал, оглядывав магазинные полки. И снова сквозь запах хомутов, керосина, масляной краски пробился другой, полузнакомый, но очень вкусный запах. Иван принюхался — пахло от бочки, стоявшей на прилавке. Он потянулся, сдвинул тяжелую крышку. Почти до самых краев бочка была наполнена чем-то густым и черным. «Деготь, что ли?» — мелькнула мысль. Но запах! В бочке был джем, да еще какой! — сливовый, любимый джем Ивана. К чудесам такого рода Иван вроде бы должен был уже привыкнуть — в газетном киоске тоже ведь черт-те чего только не продавалось. Но даже там не было такого. А тут, среди хомутов, цинковых корыт, сваленных кучей лопат и граблей стояла бочка со сливовым джемом.

Хлопнула невидная отсюда дверь, что-то звякнуло, зацепившись, и следом за этими звуками появилась Феня, нагруженная алюминиевыми раскладушками.

— Больше нету, — сообщила Феня, сваливая раскладушки на прилавок. — Все.

— Больше не надо, — успокоил ее Иван и, помедлив, кивнул на бочку: — А это что — не берут?

— Как когда, — неохотно сказала Феня. — Перед техосмотром очередища — не продохнешь. А так — вот, стоит.

— Чего так? — чувствуя, что он ничего не понял из Фениного пояснения, наугад спросил Иван.

— А так — целый год скрипят-скрипят, а перед техосмютром спохватываются.

— Да кто спохватывается? — не выдержал Жук.

— Извозчики, кто ж еще? — удивилась Феня.- Телеги часто мазать скупятся. А на техосмотре с них за это спрашивают. Вот и спохватываются, когда время подходит.

— Джемом колеса мажут? — не поверил своим ушам Иван.

— Ну… — подтвердила Феня. — Чем же еще? Иван почувствовал, что с него хватит. Но просто так уйти не мог почему-то и, высыпав на прилавок пригоршню монет, спросил:

— А вы давно здесь работаете?

— Не. Лоток у меня. А сейчас Ваньку подменить заставили. — Феня обиженно поджала губы. — Ему, видишь, на кассира учиться надо. А мне не надо?

Тут Феня вдруг смолкла и уставилась на Ивана с тем же выражением, какое мелькнуло у нее на лице, когда он только вошел.

Жук этому значения не придал, подумав неожиданно, что если ничего у него не выйдет, то, пожалуй, устроиться здесь можно, и даже неплохо. Вон даже джем сливовый — бери-не-хочу, колеса мажут. Тут его и осенило — прощай, резиновые консервы! И он спросил:

— А ведра с крышками есть?

— Есть… — робко ответила Феня.

— Ну-ка давай. Нормально, — осмотрев поданное Феней эмалированное ведро, сказал Иван. — Навали-ка мне сюда вот этого, — он ткнул пальцем в шершавый бок бочки.

— Да зачем вам столько? — удивилась Феяя.

— Колесики мазать — весело ответил Иван, похлопав себя по животу.

— Так вы извозчик, — обиделась Феня. — А все расспрашиваете, расспрашиваете…

— Извозчик, а то кто ж, — подтвердил Иван и заметил, как с Фениного лица сошло непонятное выражение растерянности и страха. А Феня и вовсе развеселилась:

— А я-то подумала… Надо ж такое, — вдруг прыснула она. — Думала, переоделся и проверять , пришел!

— Кто переоделся? — не понял Жуков. — О чем это вы?

— Да уж очень вы на Ваньку похожи, — пояснила Феня. — Ну, которого я подменяю. На Жукова.

Сказать, что Иван замер, как громом пораженный,-значит употребить набивший оскомину штамп. Но что поделать, когда чувство, которое мгновенно испытал Иван, услышав Фенино объяснение, в лучшем случае сравнимо с ощущением, что тебе на голову свалился, скажем, платяной шкаф или что-нибудь еще более увесистое.

В первые дни Иван подсознательно побаивался встречи с самим собой. Но мало-помалу уверился, что в этом мире его аналога, или, попросту говоря, двойника, нет. И вот Фенины слова развеяли это успокоительное заблуждение в пух и прах. Оставалось только удивляться, как они до сих пор не столкнулись нос к носу — два Ивана Жукова. В памяти всплыл хозяйкин вопрос, когда он явился к ней в первый вечер: мол, уже выучился?

Иван стряхнул охватившую его растерянность и спросил:

— А где он учится? Чего его не видать?

— Так в интернате же. Их там по два месяца держат. Говорят,-Феня понизила голос,-днем живые люди их учат, а ночью кладут под голову говорящую подушку. И она бубнит, бубнит, и все само собой в голове откладывается.

— И давно он там? — Иван ждал с тревогой.

— А через три дня выйдет, — беспечно ответила Феня и добавила с легкой завистью: — Кассиром будет…

Иван подтащил по прилавку разъезжающиеся раскладушки, хмуро буркнул: — Дай веревку… Быстро, но крепко увязав свою звякающую покупку, Иван кивнул Фене, сгреб с прилавка сдачу и бросился к двери…

Ему оставалось только три дня до того срока, когда, закончив курс кассирских наук, тутошний, Иван Жуков. явится на свою квартиру по улице Александровской. И вряд ли ему понравится, что место его занято, пусть даже очень похожим на него гражданином, пусть даже тоже Иваном Жуковым. Дальнейшее развитие событий могло быть всяким, но наиболее вероятное: заглянувшая на шум хозяйка остолбенеет при виде своего раздвоившегося постояльца, размахивающего кулаками перед собственным носом (или носами?) и в поисках самоуспокоения понесется к центуриону Хрисову… Съехать с этой квартиры? Это лишь отсрочит встречу — городишко-то плевый, двум Иванам Жуковым в нем не ужиться. Это соображение заставило Жукова ускорить шаг и он, громыхая раскладушками, перебежал мостовую прямо под носом у извозчика. Тот изо всех сил натянул вожжи и завопил вслед Ивану что-то нечленораздельное, но, безусловно, оскорбительное. Жуков через плечо огрызнулся: скрипи-скрипи, песок тебе в колесо, а не джем…

Втащив раскладушки в сарай, Иван достал из багажника велосипеда инструмент, быстро содрал с алюминиевых остовов брезент, и стал осторожно распиливать первую раскладушку.

Хотя в запасе у него оставалось еще три дня. тянуть было нечего. Потому что затеянное Иваном могло окончиться одинаково успешно или одинаково плачевно и через три дня и через час. Распилив три раскладушки, Иван принялся склепывать трубки, не забывая подкладывать тряпочку под молоток, чтоб не дай бог не нашуметь…

На следующий вечер уже к полуночи стремянка почти упиралась в потолок, но Ивану показалась все-таки низковатой. И он принялся распиливать четвертую раскладушку…

И тут, очевидно, самое время пояснить, зачем вдруг понадобилась Ивану Жукову самодельная лестница и что собирался он с ней делать…

Как и во всякой азартной игре, в этой тоже были свои, не сразу понятные, тонкости. Иван, собственно, и не пытался в них вникнуть — и прежде он никакого интереса не испытывал ни к картам, ни к другим способам заработать деньги, не работая. Поэтому, выслушав объяснение Гая Петровича тому, что происходит по вечерам в дальнем углу Соборного парка, он запомнил суть, не вдумываясь в детали. Суть же состояла в том, что упомянутый угол парка был своего рода местным Монте-Карло. Нет, рулетку здесь не крутили. Способ игры был совсем другой: игроки поочередно высоко подбрасывали монету, и, если она падала на замлю, партнер выкладывал ставку. Если же подброшенная монета исчезала, то платил бросавший. Примерно на высоте трех метров проходила незримая гранича, переход которой сулил проигрыш — за ней монета пропадала, словно растворившись в воздухе. Все искусство игрока заключалось в том, чтобы не бросить монету выше, чем нужно, бросив достаточно высоко.