«Хорошая штука!» — одобрительно подумал Куртис, вспомнив последнюю сводку о количестве сбитых Охотниками самолетов, имевших неосторожность оказаться над точками перехода в Пространство-1 в тот момент, когда туда возвращались из удачного рейда за новым набором рук подводные лодки Охотников.

«16 апреля 1945 года, когда угроза захвата Хальтштадта врагом стала абсолютно реальной, я принял и осуществил решение, которое можно считать величайшим в истории человечества. Включив ТВ (риск был трудно представим), я свернул пространство-время, и в гигантской складке «спрятал» город, которому суждено стать первым кирпичом того великого мира, который я создам, как только придет время…

В астрономическом смысле место Хальтштадта неопределимо — может, он отброшен в иную звездную систему или галактику, а может, соскользнул в иное измерение. Это неважно. Важно, что он недоступен, а проходы сквозь свернутое время существуют, мне они известны, и выход в Пространство-1, иначе говоря в мир Земли, доступен в любое время…»

Куртис откинулся в кресле и незаметно для себя погрузился в то странное состояние, когда сон еще не пришел, но мозг уже готов принять его. В такие минуты думается и вспоминается легко, и грань между явью и нереальностью почти исчезает. Тогда слышанное или читанное кажется лично виденным, слышанным, пережитым.

«…Первый год был трудным… Было объявлено, что город накрыт специальным полем, защищающим от бомбежек продолжающейся войны… Приходилось даже сначала добывать, а потом наладить выпуск фальшивой «Фелькишер беобахтер» — для подтверждения… Второй год, год великих реформ…».

Куртис встряхнулся, отогнал подступивший сон и, отложив «папашины» записки, вынул собственную записную книжку, где достаточно подробно было законспектировано сочинение «дядюшки»;

Куртис при этом опустил слишком подробные рассуждения и, само собой разумеется, всякие формулы и выкладки.

«Второй год — год великих реформ: создание нового населения Хальтштадта. Прежнее население представляло потенциальную угрозу: груз знаний и сведений о прежнем мире. Единственный выход — табула раса. Да, только табула раса, на которой можно написать что угодно, а вернее, то, что нужно…

…Полгода было потрачено на то, чтобы начинить специальный информарий направленно отобранными знаниями. Система блоков, каждый из которых соответствует нынешним Службам. И сегодня, сами того не подозревая, все — от Начальника Охраны Тайны до последнего садиста — пользуются знаниями истинного спеца своего дела гауптштурмфюрера Бантке. Охотники воспитаны блоком, который начинял Георг Шульце, учитель самого Скорцени…

Включение Трансформатора времени на ускорение было произведено трижды. Каждый раз на время действия Гуртис уходил в Пространство-1, чтобы избежать влияния ускорителя. После первого включения Хальтштадт был брошен на пять лет вперед — годовалые ребятишки стали пятилетними, часть стариков вымерла, пожилые постарели. После недельной гипнопедии, когда информарий подтвердил, что детьми усвоено все, что им дано, второе включение перебросило мост через десять лет — и в Хальтштадте не осталось стариков. Третье включение и несколько коррекций — и сегодня никто в городе, кроме Охотников, не знает о существовании иного мира. Для Охотников же выход в Пространство-1 — факт их профессии, не больше. И термин Пространство-1 для них просто термин, о смысле которого они и не подозревают…

Если искать сравнение, то лучшего, пожалуй, не найти: Хальтштадт — это муравейник, каждый житель которого идеально знает свою роль и не помышляет ни о чем другом, как только о том, чтобы сделать свое дело возможно лучше: неважно — арифмомейстер или садист, Охотник или ээсовец, рядовая Батальона любви или Начальник Охраны Тайны.

Опасностей две. Первая: человеческая психика таит множество сюрпризов. И не исключено, что время от времени могут возникать некоторые эксцессы, простительные в Пространстве-1 и абсолютно неприемлемые в ювелирно специализированном Хальт-обществе. Даже единичные проявления пессимизма, недовольства, непослушания и случаи нарушения (пусть даже мелкого) дисциплины чрезвычайно опасны. Ибо достаточно малой песчинки, чтобы вывести из строя точнейший механизм.

Вторая и не меньшая опасность: население Хальтштадта может обеспечить поддержание определенного жизненного уровня и дисциплины в городе, решение повседневных задач в действующих системах и службах. Этого было бы достаточно, если бы создание Хальтштадта было конечной целью. Но Хальтштадт-это только ступень, трамплин для достижения цели. Для достижения же ее необходимо обеспечить насыщение энергией накопителей ТВ и создание необходимой в будущем техники. С помощью населения Хальтштадта сделать это невозможно: каждый специализирован для выполнения определенной и узкой задачи. Поэтому и пришлось прибегнуть к другому способу привлечения рабочей силы для энергозаводов и строительства нужного количества техники (панцертанки, подлодки, стрелковое оружие и всевозможная аппаратура). Обеспечение этих объектов рабочей силой возложено на Охотников и Управление Набора Рук.

Здесь и таится опасность номер два. Возможные отклонения от Хальт-нормы относительно легко выявляемы. Но привлеченные к работам люди из Пространства-1 — это инородное тело, это грозная инфекция, которую приходится вынужденно допускать в свой мир. Но пока микробы сидят в пробирке — они не опасны. Так вот — жесточайший карантин, в тысячу раз более жесткий, чем чумной, — это закон No 1 Хальтштадта. И так будет до тех пор, пока не наступит срок исполнения великого дела и надобность держать микробы в пробирке вообще не исчезнет…

Дон Эдуардо почувствовал, что устал. И, откладывая в сторону записки, потянулся, зевнул и подумал: «А головастый все-таки был этот дядюшка…»

Минуло всего три недели. Но вряд ли кто-нибудь из прежних сослуживцев по маклерской конторе Бантке и К0 узнал бы своего недавнего коллегу в человеке, сидящем за широким столом черного дерева в кресле с высокой резной спинкой на манер трона. Куртису эта мысль не единожды приходила в голову, каждый раз опаляя радостью до щекотки в ушах.

Но несколько последних дней он все чаще ощущал какое-то подспудное недовольство. Казалось бы, чего еще? Ешь-пей вволю, хочешь — молчи, хочешь приказывай, лежи или стой на голове, казни, кого захочешь, или милуй. Власть, которая не могла и присниться маклеру Куртису еще какой-нибудь месяц назад, пьянила дона Эдуардо веселее шампанского, которого, он, кстати, положил себе за правило выпивать по бутылке с утра. И все-таки чего-то ему не хватало…

Распорядок он, как человек в высшей степени аккуратный и сознающий свою высокую ответственность перед самим собой, установил четкий и неизменный. Надо сказать, трудился он в поте лица — и за себя, и за Штеркопля: выслушивал доклады Служб, отдавал приказы, учинял разносы, обдумывал, что бы придумать еще, копался в памяти информария. Работал, чувствуя себя настоящим, единственным Хозяином.

На третью или четвертую ночь приснился ему сон: сильно зачесалось между лопатками — он, не просыпаясь, поерзал спиной, и тут вдруг послышался легкий треск — кожа на спине небольно лопнула вдоль и расползлась, как будто кто-то вдруг быстрым движением рванул вдоль хребта застежку-молнию. Куртис, почему-то вовсе этому не удивясь, выпростался из легко, как чехол, свалившейся с него собственной кожи, вылез из нее — свеженький, новенький, в сверкающем пуговицами и галунами мундире. И только тут, проснувшись, ощупал себя — кожа как кожа, никаких застежек ни на груди, ни между лопатками. И хотел, было обидеться на странный и глупый сон, но тут вдруг подумал: «Погоди, а мундира-то у меня нет. А должен быть, поскольку Хозяин и властелин!» И, не долго думая, хоть было уже за полночь, нажал первую попавшуюся кнопку вызова. Оказалось — САД: на экране всплыло форменное лицо дежурного садиста. «А, какая разница!» — решил дон Эдуардо. Садист не успел открыть рот, как он рявкнул голосом Штеркопля: