На вопрос Ивана — что же происходит с монетой на высоте трех метров? Сверливый пожал плечами:
— Исчезает… Не в прямом, конечно, смысле. Ничего ей не делается. Очевидно проскакивает в другое время…
Гай Петрович еще что-то говорил, Иван слушал вполуха — в памяти его закопошилось неясное воспоминание, которое никак не могло выкарабкаться на поверхность. Иван напрягся мысленно, чувствуя, что воспоминание важное, но ничего не мог поделать. Казалось, вот-вот еще немного — и вспомнит, или хоть за кончик ухватится, но .воспоминание выскальзывало, как намыленное, оставляя в душе беспокойство и злость.
Сверливый, будучи человеком деликатным, довольно быстро сообразил, что собеседника его что-то гнетет, и отнеся это на счет браги, решительно сказал:
— Вот что, Иван Петрович, пожалуй, нам пора. И вид у вас, должен сказать, неважный. Пойдемте-ка по домам…
Иван ворочался на койке, злясь на себя, — сон не шел, голова гудела от браги и бессильных попыток выковырнуть из памяти неясно мелькнувшее воспоминание, нывшее занозой с каждой минутой все нестерпимее.
Стоило Ивану шевельнуться — пружины громко и противно взвизгивали в тишине и притихшая было за занавеской муха начинала биться о стекло, нудно жужжа. Глубокая ночь, но там, за окном, только отдерни марлевую занавеску, ослепительное солнце заливает пустырь, по которому в нескончаемом беге плывет желтая собака, а высоко в небе чертят невидимый путь два самолета, один из которых взорвется через мгновение, чтобы еще через мгновение вновь поплыла по выжженному полю собака, рассыпавшаяся на сверкающие стекляшки…
К открывающемуся из окна виду Иван привык, перестав обращать внимание и на муху и на все остальное. Но сейчас нудное жужжание лезло в уши, раздражая и без того взбудораженный мозг. Встать бы и придавить проклятую муху, но Иван уже убедился, что это напрасный труд — он передавил десятка два, наверное, но стоило задернуть занавеску, как нудное жужжание возобновлялось с прежней противностью.
Только под утро Ивану кое-как удалось задремать. И тут-то и произошло то, что никак до сих пор ему не удавалось сделать усилием воли. Отпустившее мозг напряжение распустило судорожно сжавшиеся кольца памяти, и воспоминание всплыло легко и свободно.
Перед закрытыми глазами возникла из ничего большая серебряная монета. И этот столь ординарный предмет оказался тем самым кончиком, за который вытащить всю цепочку было легко и просто. Иван проснулся мгновенно. Монета исчезла, но настойчивая потребность во что бы то ни стало вспомнить что-то очень важное, как от удара кремня о кремень, обернулась искрой, осветившей самые потаенные уголки памяти. И он уже знал, что через мгновение придет к поразительной догадке, которая все может изменить…
С полгода назад он менял старую проводку в городском краеведческом музее. Работы было немного — музей занимал три небольшие комнатки, в которых прежде помещалось ателье индпошива. Заведующий музеем Павел Федорович в благодарность устроил Ивану персональную экскурсию, подолгу останавливаясь у стендов и планшетов, развешанных по стенам. Жук добросовестно разглядывал обломки ядер и сабель, битые горшки и, как непочтительно подумал он про себя, прочий мусор. Но Павел Федорович рассказывал обстоятельно и даже интересно. Остановившись, наконец, у витрины, где на потертом черном бархате лежало десятка два монет, Павел Федорович пояснил, что все они найдены на территории района, что является очень важным свидетельством тон роли, которую, вероятно, играл в древности их paйцентр. Монеты были разного времени и разного происхождения, что заставляло Павла Федоровича предполагать и даже утверждать: их городок в течение веков поддерживал связи с самыми отдаленными краями. Павел Федорович по привычке не преминул пожаловаться, что серьезных археологических раскопок здесь не производилось.
Сейчас Иван как наяву услышал его шепелявый голос: «А представляете, что можно обнаружить, копнув чуть-чуть, если вот этот талер Сигизмунда Третьего я нашел в Соборном парке прямо в траве!» И, как бы отвечая этим словам, в ушах Ивана зазвучал голос Сверливого: «Исчезает… Видимо, проскакивает в другое время…»
Читателю, очевидно, ясно, что не соединить эти два факта Иван не маг. И он, конечно соединил их мгновенно. Искорка, брызнувшая от их соударения, подожгла бикфордов шнур логических следствий, и догадка взорвалась, породив вывод.
Конечно, найденная Павлом Федоровичем в Соборном парке монета и «Монте-Карло» в том же Соборном парке могли быть только совпадением, причем для Ивана — совпадением трагическим. Но по зрелом размышлении Жуков, не сбрасывая со счетов такой вероятности, решил, что иная вероятность тоже весьма значительна, если рассуждать логически. И ход его рассуждений был таков: поскольку проскочить из своего времени в это ему удалось, значит, в некоей точке такой проход существует или существовал. Пытаясь починить свой велосипед, Иван намеревался возвратиться домой тем же путем, которым попал сюда. В этом, собственно, и крылась принципиальная ошибка. Почини Иван свою машину, домой бы он все равно не попал. Потому что случилось то, что случилось бы с поездом, на пути которого кто-то перекинул стрелку. Что бы ни делал машинист — прибавлял бы пару, тормозил, останавливал локомотив — на прежний путь, даже если он лежит в двух метрах, перенести поезд невозможно. Единственный выход — найти стрелку.
Когда Иван нажал кнопку пускателя, он тем самым перевел воображаемую «стрелку», а на самом деле просто ударом напролом в стену времени вызвал возмущение в этой точке, и его машину отбросило на совершенно другие «рельсы». И теперь, почини он свой велосипед, он смог бы передвигаться вперед — назад только по этим рельсам, иначе говоря только в этом времени, а его собственное оставалось бы таким же недоступным, как недоступна поезду соседняя колея. И единственное, что ему оставалось — это либо отыскать «стрелку», либо спрыгнуть с поезда. Первое -было не только невозможно, но .и бесполезно — машина все равно не работала.
И Иван решил спрыгнуть. Спрыгнуть — в переносном смысле, потому что на самом деле он решил стать «монетой».
Конечно, даже если вероятность успеха и неуспеха была равной, риск был огромный. Ну, во-первых: игроки швыряют монеты в Соборном парке испокон веков, а Павел Федорович нашел одну-единственную. Значит, либо проход здесь непостоянный, либо соединяет он это время с любым другим, но только не Ивановым, и найденная Павлом Федоровичем монета просто-напросто кем-то потеряна.
Во-вторых: проход существует, но проскочить через него может только либо небольшой, либо неживой предмет. И вполне возможно, что Иван просто тюкнется макушкой в невидимый потолок. Или того хуже: проскочит в свое время, но в малоутешительном виде — облачком пара, окажем, или вообще разложенный на таблицу Менделеева.
Но выбирать было не из чего. И решение пришло твердое и ясное: надо построить легкую переносную лестницу и поздно вечером, когда игроки разойдутся, а еще лучше ночью, для пущей безопасности, попытаться выкарабкаться вон. С этим решением Иван поднялся, наспех оделся и побежал в хозмаг покупать раскладушки…
И вот лестница, почти готова. Иван в последний раз пристукнул молотком, потом встал на первую ступеньку, переступил на вторую, легко попрыгал лестница получилась на славу, только чуть поскрипывала. Теперь оставалось сделать последний шаг, и тут Иван почувствовал, что позорно трусит. К чести Жукова надо сказать, что управился он с этим недостойным чувством довольно быстро, хотя и успел взмокнуть. Сложив лестницу, он собрался взвалить ее на плечо, но в последний миг оглянулся. Прислонив стремянку к стене, он присел на пруду забросанных ветошью кирпичей, придвинул ведро и хлебной коркой аккуратно выскреб остатки джема. Встав, он огляделся еще раз, на секунду задержался взглядом на своем велосипеде, плюнул со злостью и, снова взвалив на плечо стремянку, толкнул дверь.
В голых ветвях Соборного парка свистел ветер. По дороге Ивану не встретился никто. Только издалека донеслась колотушка ночного сторожа. Иван, цепляясь стремянкой за ветки кустов и чертыхаясь про себя, пробирался в дальний угол парка. Наконец в жидком свете луны он разглядел проход в кустах и уже совсем уверенно зашагал по тропинке к нужному месту.
