Антракт пронесся мимолетно, сопровождаясь поспешными пожеланиями удачи на остаток концерта от моих менторов. Когда я вернулась на сцену, зал уже ждал. Но у двери никого не было. И в проходе. И никого, похожего на него, на ближайших сиденьях.

Вторую часть концерта составляли только этюды – в основном из Опуса 10, сочинения, посвященного Шопеном своему главному конкуренту Ференцу Листу. Поражающие своим великолепием единицы мягко перетекали в мечтательные тройки и переходили к более темным, навязчивым девяткам. Затем последовал Опус 25 – звуковое наводнение, шторм поверх шторма. Публика сходила с ума, дав мне возможность сбегать за кулисы, сделать глоток воды. Когда я вернулась, аплодисменты продолжились, но дверь слева от меня оставалась запертой. Остались секунды до прекращения оваций. Секунды, до последнего этюда.

Я села за фортепиано. Сделала вздох. Посмотрела на дверь. Подняла пальцы и опустила их на клавиши. Еще один вздох. Закрытая дверь. Медленно я опустила правую руку на неуверенные нотки самого поразительного, самого интимного из всех этюдов – Новый этюд в фа–минор, 1839 года. Прозвучали лишь первые ноты, когда в зал вошёл тёмный силуэт, словно он ждал снаружи начала мелодии. И снова он остался у двери, в тени, безликий, не сводя с меня взгляда в ожидании звуков.

Понятия не имела, кем он был и почему его присутствие так влияло на меня. Но в одном я была совершенно уверена – он не был простым опоздавшим. Уже дважды его появление было четко вымерено, намеренно. Словно он увидел программу, узнал наиболее значащие для меня пьесы в каждой части концерта и решил послушать лишь их и ничего более.

Проигрывая этюд, я думала о всей этой толпе после игры на бис: все поспешат домой, а этот вечер превратится лишь в воспоминание. Каковы шансы, что я наткнусь на него? Что незнакомец, который не показал даже своего лица, решит остаться и встретиться со мной?

И все же, я не хотела, чтобы он уходил. Перед последней нотой, когда я подняла взгляд от фортепиано, я увидела, как он подошел к сцене и оставил в ее углу одинокий белый цветок.

Затем он вышел за дверь и исчез.

– ЭТО СТРАННО. ПАРНИ ЗДЕСЬ не делают подобных вещей.

Девушка, решившая провести для меня блиц–курс об американских свиданиях, как раз выполняла свою работу. Ее звали Рита и она была моим УС (сокращение от "университетского советника", третьекурсница, живущая в Форбсе и ответственная за меня и еще девятерых первокурсников). Чтобы создать командный дух, она привела всех на мой концерт. И сейчас, направляясь к общежитию, она копалась в единственной на данный момент сплетне, связанной со мной – розе на длинном стебле.

– То есть, парень может всячески стараться подарить тебе цветок, если уже встречается с тобой, ну или на день рождение. Но скрываться у двери и следить за тобой таким образом – ни за что.

Я обернулась назад. Вдали круглое окно концертного холла излучало слабый голубой свет, бодрствуя последние несколько минут, прежде чем все здание будет закрыто на ночь. Два арочных выхода все еще освещали лужайку. Но там никого не было, двери уже были заперты.

– И как ты не увидела его лицо?

– Все, кроме сцены, было темное. Так всегда.

– Не знаю, звучит жутко. Кажется, у тебя есть преследователь, Тэш!

Она придумала для меня это ласковое прозвище на Венгерский манер. Ее семья переехала из Будапешта в Нью-Йорк, когда ей было всего пять, что значит достаточно долгую жизнь в штатах, чтобы стать УС, которыми обычно становились Американцы. Как она выразилась: "только те, кто знает, как решить чужие проблемы". И теперь, видимо, она собиралась решить мою.

– Слушай, давай не будем накручивать. У меня нет никакого преследователя. Он пришел, чтобы послушать Шопена, а не из–за меня.

– Цветок тоже был для Шопена, а не для тебя? – Она улыбнулась, добавляя себе ещё одну словесную победу. – Тэш, не в обиду твоему мертвому композитору, но, насколько я знаю, мужчины сейчас думают не ушами. Да даже не мозгами, раз уж на то пошло.

– Конечно. Возле тебя мужчины, наверно, вообще теряют способность мыслить.

Она проигнорировала мой комментарий, но я была права – с ее стройной фигурой, длинными темными волосами и глазами цвета темного шоколада место Риты было на подиуме. Рядом с ней я была бледной поганкой: светлые волосы, бледная и вечно слезящиеся глаза.

– Давай проясним: из–за меня прохожие ломают шеи, а тебя замечают лишь из–за фортепиано? – Ее смех отдался эхом, отражаясь от стен самой знаменитой арки Принстона, Блэр, где я однажды попала на выступление группы а капелла и на полчаса забыла обо всем на свете. – Если бы я знала тебя хуже, подумала бы, что ты лицемеришь. Когда ты последний раз смотрелась в зеркало?

Я никогда не волновалась особо о своем внешнем виде – до моей первой недели в Принстоне. Ты так разодета, у тебя день рожденье? Я так часто это слышала, что начала менять по пять нарядов, прежде чем, наконец, выйти за пределы комнаты утром. "Разодета" включало в себя все, что не входило в повседневную форму Американцев – джинсы, футболки и кроссовки. В моем случае это значило "все черное" – вид, который с натяжкой посчитался бы повседневным в Болгарии, где девушки носили высокие шпильки и мини–юбки даже в супермаркет.

– Тэш, серьезно. Знаю, у тебя голова забита фортепиано, но попытайся хотя бы время от времени выходить со своей скорлупы. Ходи на вечеринки, пей, расслабляйся – что–угодно. Все о тебе спрашивают.

– Кто все?

– Ребята из компании советников; не говори, что не заметила. Они краснеют, как школьницы, когда ты появляешься, такая притягательная с иностранным акцентом в облегающем черном наряде. Вообще-то, это весело. Они прозвали тебя "Три Б" – Безбашенная Болгарская Бомба.

– Безбашенная... надеюсь это что-то хорошее?

– Ты шутишь? Это значит, что у тебя есть все: внешность, поведение, сексуальность. Вот. – Она остановилась и повернула меня, указывая на мое отражение в одном из окон спортзала Диллон. – Потрясающее лицо, ноги до ушей, сиськи, за которые любая девушка убьет, и эти полные губы – я бы тоже бросала цветы на сцену, если бы была парнем.

– Вау, спасибо... – Я улыбнулась, стараясь не прозвучать смущенно. – Приятно слышать такое от девушки, хотя бы раз. С парнями никогда не знаешь, какие у них мысли.

– Не думаю, что невинные. Но теперь, с твоим новым поклонником у них нет шанса. Если я правильно чувствую, планка сегодня выросла? – Она так просто не забудет о последней сплетне. – Посмотрим... Он должен быть эксцентричным. Загадочным. Бонусом станет увлечение музыкой девятнадцатого столетия. Оу, и ни в коем случае он не должен открывать своего лица – только одно это его дисквалифицирует еще до того, как он заговорит!

– Вот только я сомневаюсь, что увижу его когда-либо снова, Рита. Я даже имени его не знаю.

– Но он знает твое, а Принстон меньше, чем ты думаешь. – Она сорвала один лепесток с цветка. – Забудь о том, что я сказала ранее, скорее всего он совершенно нормальный. Если же он снова решить появиться при странных обстоятельствах, я хочу об этом знать.

– Говоришь, как моя мама.

– Предпочитаю звание компаньонки, спасибо.

Мы обе засмеялись. Я уже собиралась пообещать докладывать о всех загадочных цветах и странных появлениях, когда кто-то позвал Риту по имени, и нас окружила группка ребят. Мы, наконец, дошли до Форбса.

Зал живой глины

ДО НАЧАЛА ЗАНЯТИЙ оставались только одни выходные, поэтому главной целью было выжать из них как можно больше: познакомиться с одними и поздороваться с другими, пообщаться за обедом, веселиться всю ночь, а затем вернуться домой со списком новых друзей. И не простых друзей. Старшекурсников, а лучше спортсменов, которые смогут выделить тебя из толпы новеньких и ввести в свой круг избранных, что в свою очередь будет означать допуск на вечеринки после игр, официальные мероприятия и другие тусовки, доступные только тем, кто достаточно популярен.