– Каков вердикт? – Он посмотрел на меня, улыбаясь. – Ты не произнесла ни слова.

Что я могла сказать? Это больше не был парень, который смеялся над музыкой. Теперь он говорил об Андалузийских ночах, цыганах, фламенко и том безумии, которое они могли привнести в меня. Когда он перестал играть, я уже чувствовала это безумие.

– Сыграй остальное для меня. Пожалуйста.

Он поднялся со скамьи.

– Для остальной части нам нужно что-то другое.

CD скользнул в проигрыватель. Гитара. Нежная, почти такая же хрупкая, как звук бокалов в Луизе. Это была та же пьеса Альбениса, только переделанная, несущая смиренность, которую никогда нельзя было бы извлечь из фортепиано. Музыка лилась, почти незаметно, подавляемая силой воздуха, циркулирующего по комнате.

Он поднял меня на ноги и мы раздели друг друга, тихо, но быстро, под ритм гитары. Его лицо опустилось на мою кожу. Если бы он остановился, мне бы пришлось молить его не прекращать, но его губы опустились к моим бедрам, раздвигая их и входя в меня языком, сводя с ума, заставляя желать его рта, всего его, раствориться в нем, повиноваться его любому капризу. Он взял меня, не давая возможности сказать да или нет, дыша в меня, оставляя шторм поцелуев в местах, о существовании который внутри меня я и не знала, открывая меня, увлажняя, атакуя меня этими фантастическими губами, которые могли быть невероятно мягкими и в то же время совершенно грубыми, пока он не заставил меня кончить, и я почувствовала, как он поглощает все ртом и языком, каждую каплю меня. Когда он поднялся на ноги и коснулся моей щеки, она все еще была влажной. Затем он зарылся лицом мне в волосы и прошептал:

– Я тысячу раз делал это в мыслях, но ты на вкус намного лучше, чем я мог представить.

Слова наполнили мое тело. Не осталось и сантиметра моего тела, который бы не жаждал его, не принадлежал бы ему полностью и не ощущал бы мир в его прикосновении. Я хотела продолжить целовать его, сделать для него все, сделать с ним то, что завело бы его и заставило кончить, но он уже отстранился.

Я притянула его назад.

– Возьми меня. Возьми любым способом, которым хочешь.

Секунду он боролся со своим решение, затем встал налить себе выпить. Пустой стакан опустился на стол, и я принялась целовать его – его шею, плечи, грудь, но когда я добралась до живота, он остановил меня. Я опустила его руки, пока они не сжались вокруг края стола и остались там. Затем я поцеловала его еще раз:

– Теперь моя очередь. Позволь мне.

ПОЗЖЕ ТОЙ НОЧЬЮ, засыпая в его объятиях, я впервые мечтала, чтобы он никогда не узнал обо мне и Джейке.

Шепот над моим ухом разбудил меня, но я не могла разобрать слов. Что-то на счет розыгрыша.

– Так что же ты выберешь? – Риз лежал рядом со мной, уже одетый. – Что-то одно.

– Розыгрыш или что?

– Мило. Это твой первый Хэллоуин, не так ли?

Я кивнула, глаза были полуприкрыты из–за еще не отступившего сна.

– Или угощение. Это значит, что тебе придется угостить меня конфетой. Вот только я не вижу ни одной поблизости.

– А розыгрыш?

– На твоем месте я бы держался подальше от этого выбора. Там, откуда мы родом, розыгрыши – это серьезное дело.

– Мы?

– Моя семья. Я ирландец.

Мы встретились больше месяца назад, а я столько всего еще не знала о нем. Отчасти это была моя вина. Я видела, как другие девочки шпионили за своими парнями – рыскали в интернете, проверяли телефоны парней, читали их письма, все, что Риз называл "фоновые проверки" и даже больше – так что я поклялась никогда не быть одержимо любопытной. Но с ним, любое здравое любопытство не было вариантом. Или же было?

Я перекатилась по кровати ближе к нему.

– Когда ты уехал из Ирландии?

– Я не уезжал. Никогда там и не жил. Всегда хотел, но не вышло.

– Почему?

– Потому что не все зависит от меня, Теа.

– Сложно было представить его желающего что-либо, но не способного это получить.

– Звучит так, словно ты прикован к Нью–Джерси.

– Может и... прикован. Но давай оставим мою мечту в покое. Суть в том, что именно там началась традиция "розыгрыш или угощение".

– В Ирландии?

– Среди всех мест. Конечно, они это называли не так. Ирландское название для этого – душевный вызов.

– Как "обнажение души"?

– Ха, никогда не думал в таком свете. Но нет, это моление за души усопших. Кельты верили, что в ночь 31 октября граница между мирами живых и мертвых исчезала. И если бедняки стучали в дверь той ночью, нужно было дать им еды, а они в обмен молились за тебя за души мертвых.

Я попыталась представить слушающих мертвых в октябрьскую ночь в Ирландии. Истощенных. С широко раскрытыми глазами. Толпящихся на дождливых улицах Дублина.

– А если ты не давал им еду?

– Тогда тебя очень, очень плохо разыгрывали. – Он нырнул под одеяло и принялся всюду меня целовать.

– Риз, подожди. Теперь моя очередь.

– Какая очередь?

– Бросать вызов твоей душе.

– Моей? – Его голова вынырнула наружу: бардак на голове, щеки красные. – Не думаю.

– Потому что ты не любишь обнажать свою душу?

– И поэтому тоже. Ты не можешь меня разыгрывать, если должна угостить. Я приготовлю нам завтрак.

Завтрак был не совсем тем, о чем он мог позаботиться, учитывая, что уже был почти час дня. Пока запах жареных яиц и какого-то мяса распространялся по дому, я ждала в гостиной. Комната была уставлена безукоризненно. Металл. Стекло. Кожа. Перетекающие одно в другое простыми, минималистическими формами. Один только камин представлял собой линию речных камней собранных под нишей в стене – одно прикосновение к пульту управления, и пламя извергалось прямо из камней. Никаких других декораций, стены были пусты. Кроме одной, которая удостоилась легкого снисхождения. Знак, что, как бы то ни было, у дома было сердце.

Книги.

Около двадцати книг стояли на единственной полке. Она выглядела как увеличенная кардиограмма, чьи изгибы были сделаны из стали и прикованы к стене, вбирая в каждый внутренний зубчик максимум книг. Блестящие маленькие томы идеально гнездились в этих слотах. И лишь на самом краю, где сердцебиение в последний раз опускалось вниз, стояла одинокая книга с растрепанным корешком и изношенными углами, склонившись под углом.

Я взяла ее. Райнер Мария Рильке. Два слова на обложке, “Новые поэмы”, были настолько непримечательны, что я даже засомневалась, было ли это название. Но следующее название из трех имен ожидало через несколько страниц. Орфей. Эвридика. Гермес.

Поэма была длинной и мне не удалось ее прочесть, потому что внизу, под печатным текстом, было красное пятно. Две линии, добавленные от руки, были написаны крошечными, но различимыми буквами, красиво закругленными и с длинными петлями.

Я узнаю тебя

даже в смерти

Что за обещание, или угроза, это была? И кто мог сделать это в здравом уме? Может, один из пропавших без вести предков написал это любовное послание своей половинке многие годы тому назад. А что, если это было написано от руки Джейка? Это был и его дом тоже. Его книги. Наверно он подумал, что я могла бы пролистать их, когда Риз привезет меня сюда. И, как и раскрытая пьеса Шопена на фортепиано, том Рильке стратегически располагался на конце полки, где я определенно должна была его заметить.

– Еда подана. – Риз забрал книгу у меня из рук и поставил ее к остальным. – Ты, должно быть, умираешь с голоду.

– Кажется, тема сегодняшнего дня – смерть. Я только что прочла о...

– Я знаю, что ты читала.

– О рукописной записке?

Он пожал плечами.

– Это больше, чем просто заметка.

– Мы коллекционируем старинные издания, Теа. А они поступают к нам со своим багажом. – Все в нем, казалось, имело свой багаж. Он продолжал уклоняться от моих вопросов даже сейчас. – Кстати, я не знал, что ты любишь поэзию.