— Жизни ты не знаешь, — поучительным тоном произнес дядя.

— Эх, зять, и вправду не знаю. У меня голова кругом идет от всех этих дел: боюсь, как бы мое прошение не выбросили в мусорную корзинку. Гардисты — они все бездушные, жестокие. Человеческая жизнь для них гроша ломаного не стоит.

— Всякие люди среди них есть, не спорю. Да тебе-то что до них? Ведь ты же им объяснила, что не знаешь, где Якуб. Я думаю, и старика твоего выпустят. Зачем его зря держать?

Дядя погасил сигарету и продолжал:

— Ничем тебе помочь не могу. Я в гарде никого не знаю, разве одного только Костку. Но Костке теперь не до меня, он гоняется за коммунистом, который удрал от него. Говорят, у этого молодца была машина для размножения листовок. Наверно, стреляный воробей. Костка не оберется неприятностей. Я-то сам не гардист, с моей рекомендацией никто считаться не станет.

— Завтра я пойду с этой бумажкой к начальнику, — сказала мать. — Ведь он же наш, словак. Пожалуюсь ему на свою беду…

Лацо тоже хотелось высказать свое мнение, но он промолчал — неудобно вмешиваться в разговор старших. Он-то никогда еще не видел больших начальников, которые сидят в комендатуре гарды. С такими мальчишками, как Лацо, они, конечно, и говорить бы не стали.

А что, если и Лацо пойдет в комендатуру и попросит отпустить отца? Объяснит, что мама больна, а Ферко совсем еще маленький. Лацо скажет, что ни он, ни его мама понятия не имеют о том, где Якуб. И тут Лацо почувствовал, как краска залила его щеки. А вдруг он покраснеет и все сразу догадаются, что он говорит неправду? Но, может быть, ему все-таки поверят и отпустят отца?

Лацо подошел к матери и робко положил руку на ее плечо:

— Мама, возьми меня завтра с собой.

Мать испуганно поглядела на мальчика:

— Вот еще выдумал! В такие места дети не ходят.

— Не бойся, — настаивал Лацо, — мы вместе пойдем в комендатуру, и я попробую уговорить их. Ведь не побьют же меня за это. А если даже побьют, не страшно.

Мать покачала головой и хотела что-то возразить, но дядя перебил ее:

— Мальчик прав, Ганка. Пусть пойдет с тобой. Может, на них это подействует. И не бойся, ему-то они ничего дурного не сделают.

Мать не знала, на что решиться.

— И мне-то не сладко, — сказала она, — зачем еще ребенка с собой таскать?

— Послушайся Иозефа, Ганка, — вставила свое слово тетя Тереза. — Может быть, ребенка они скорее пожалеют, чем тебя. Почему не попробовать?

Мать притянула к себе Лацо и заглянула ему в глаза:

— А если тебя станут спрашивать об отце, о Якубе, если начнут приставать, слово за словом из тебя вытягивать? Как ты поступишь?

У Лацо от возмущения даже глаза засверкали. Он крепко прижался к матери и прошептал ей на ухо тихо-тихо, чтобы остальные не слышали:

— Будь спокойна, мамочка, я никому не скажу о том, что знаем только мы с тобой…

К Сернкам Лацо пришел поздно, потому что тетя долго возилась с ужином и задержала его. Зузка уже лежала в постели, и Лацо даже был доволен: значит, ему не придется с ней разговаривать.

Возможно, она и стала бы выкручиваться, чтобы оправдать свое сегодняшнее поведение, но Лацо не хотелось объясняться с нею. Зузка была к нему несправедлива, вот и все. Она нарочно всячески выделяла Ондру, а ему, Лацо, только мешала считать. Арифметику он всегда знал хорошо, а на этот раз непростительно копался. Нет, Зузка должна одинаково относиться ко всем троим. Директор школы, тот по-разному подходит к ученикам: одних, вроде Ланцуха, хвалит, по головке гладит, а других теснит. Но ведь Зузка свой человек, товарищ. Она не имеет права так себя вести.

Сернка, разложив на столе инструменты, подпиливал какой-то ключ. Мальчик внимательно следил за осторожными, ловкими движениями его пальцев и тут же решил, что, когда вырастет, тоже станет механиком. Мама купит ему рабочий комбинезон со множеством больших и малых карманов и сумку для инструментов. Он выучится ремеслу и будет все чинить, как Зузкин отец.

— О чем ты задумался, Лацко? — спросил Сернка.

— Хотел бы я знать, — тихо ответил Лацо, — может ли человек, родившийся в Советском Союзе, поступать несправедливо?

Сернка рассеянно поглядел на мальчика, и Лацо показалось, что он не догадывается, о ком идет речь.

— Несправедливо поступать вообще плохо. А уж если кто родился в Советском Союзе, тот обязан во всех случаях быть справедливым, — отчеканил Сернка; он говорил громче обычного, чтобы Лацо смог его расслышать за шумом напильника.

Но, очевидно, его слова были произнесены настолько громко, что их услышали и в соседней комнате. Дверь спальни стремительно распахнулась, и Зузка, босая, в длинной ночной рубашке, с плачем бросилась к отцу на шею.

— Он все выдумал, честное слово, папочка! Ему не нравится, что я похвалила Ондру, но ведь Ондра первый решил задачу, а Лацо после него. Ондру выгнали из школы, он все один да один, и ему очень грустно. Я хотела его поддержать! А Лацо ничего не понимает и вдобавок жалуется. Стыдно!

Выпалив все это одним духом, Зузка убежала. Сернка положил на стол напильник и набил трубку. В этот момент щелкнул замок входной двери — вернулась домой жена Сернки. Она вошла в кухню и, услышав, что из спальни доносятся всхлипывания, с удивлением поглядела на мужа. Сернка кивнул головой в сторону Лацо:

— Маленькое расхождение во взглядах. Ну как, ты все успела сделать?

— Он передаст, — коротко ответила жена.

Жалобный плач Зузки смутил Лацо, он густо покраснел. Сернка вновь принялся за работу, а жена его налила себе чашку чая.

— Пора и тебе ложиться, Лацо, а то еще завтра проспишь, — сказала она.

Лацо разделся и залез под одеяло. Мать Зузки отставила пустую чашку и громко спросила:

— Интересно знать, отчего ты плачешь? Тебя обидели или ты сама была неправа?

Плач в соседней комнате затих. Некоторое время слышен был только скрежет напильника. Потом к нему примешался другой звук — шлепанье по полу босых ног, и в дверях появилась Зузка.

— Мне обидно, — тихо сказала она.

— И очень?

— Да, — вздохнула Зузка, шмыгая носом.

— Тогда расскажи, как было дело.

— Лацо пожаловался, будто я несправедливая, а это неправда! — Зузка снова заплакала.

— Как же это случилось, Лацо? — настаивала мать Зузки.

Лацо сел на постели, натянул одеяло до подбородка и откинул со лба непослушную прядку.

— Нельзя сказать, что она поступила совсем уж несправедливо, но кое в чем все-таки… — сказал Лацо.

— Подойди сюда, Зуза! — окликнул дочь Сернка.

Зузка нерешительно, маленькими шажками приблизилась к отцу. Черные волосы беспорядочно падали на плечи девочки, глаза были полны слез. Сернка обнял дочь, притянул к себе и спросил, глядя на нее в упор:

— Как ты думаешь, он прав?

Зузка молчала.

— Очень жаль, что ты этого не знаешь, — печально сказал Сернка, отвернулся от дочери и снова принялся за работу.

Зузка робко поглядела на родителей, потом прильнула к груди отца.

— Лацо прав, — прошептала она.

— Так скажи ему сама об этом, — посоветовал отец.

Зузка подошла к мальчику и протянула руку:

— Ты прав, Лацо.

С самого утра в квартире Марковых началась необычная суматоха. Должно быть, дяде Иозефу было не больно по душе то, что его свояченица собралась к начальнику гарды. Хотя он прямо этого не говорил, но, видимо, не на шутку боялся, как бы его не впутали в неприятную историю. Он места себе не находил, бегал взад-вперед по кухне, пыхтел трубкой и ворчал. То ему казалось, что кофе за завтраком подали холодный, то он жаловался, что жена устраивает сквозняки, не считаясь с его больными почками, то вдруг принимался поучать Главкову, как надо вести себя у начальника.

— Смотри не вздумай и там распускать язык, как в разговоре со мной; тебе это не поможет, а их ты обозлишь. И незачем ссылаться на родство со мной; еще, чего доброго, и меня заподозрят черт знает в чем. Потом хлопот не оберешься.