— Я посижу у вас минутку, умаялся бегать по лестницам, — сказал Костка и плюхнулся на стул. — Дай-ка, Иозеф, ключи от чердака и подвала, мы обыскиваем все дома.

Дядя снял с гвоздя ключи и молча протянул Костке. Гардисты с гиком и свистом затопали по лестнице. Они были сильно пьяны. Костка, видно, тоже подвыпил.

— Кто это у тебя? — спросил он, в упор глядя на побледневшую маму.

— Свояченица, мать этого паренька, — ответил дядя, тоже изменившись в лице.

— Выпейте чашку кофе, пан Костка, — предложила тетя.

— Нет, лучше угостите водкой, хозяйка, меня жажда томит, точно огнем жжет. Вот тут горит, — он стукнул себя в грудь.

— Что случилось? — спросил дядя, ставя бутылку на стол.

При виде водки лицо гардиста прояснилось, и он немедля налил две стопки.

— Ты, Иозеф, все у печки греешься, совсем не интересуешься тем, что на белом свете происходит. Почему никогда ко мне в участок не зайдешь, не спросишь, не надо ли в чем помочь? — по-приятельски упрекнул Костка дядю и чокнулся с ним.

После второй стопки гардист расстегнул воротник, вытер платком потную шею, потом достал из бокового карманчика часы, сверил их со стенными часами и снова засунул в карман.

— Еще три дома обыскать нужно, а мы с утра на ногах. Я этого мерзавца готов на куски разорвать и скормить собакам!

— Кого? — спросил дядя.

— Такой позор, такая неприятность! — жаловался гардист. — Именно теперь, когда в городе знатные гости, этот красный бандит вырвался прямо из наших рук. Исчез, из-под самого носа удрал, сквозь землю провалился! Если бы ты видел, Иозеф, как все это было, сам бы заревел. — Костка с безнадежным видом махнул рукой. — Стеклограф мы захватили, а пташка — фьюить! — улетела.

Жирное лицо Костки обмякло; казалось, он и вправду сейчас расплачется. Но он не заплакал. Внезапно рассвирепев, он ударил кулаком по столу и обвел всех присутствующих мутным взглядом.

— Мы его найдем! — рявкнул он. — Все вверх дном перевернем, а разыщем. Далеко уйти он не мог. Где-то здесь скрывается, ведь без пальто убежал. Мы весь район на ноги поставили. Его песенка спета!

Костка отвел душу и немного остыл. Затем налил себе еще водки. Лацо устроился в углу возле шкафа так, чтобы гардист его не видел.

Значит, рабочему все-таки удалось бежать. Его ищут, а он притаился где-нибудь под лестницей или в темном подвале. Сколько раз случалось в Вербовом — мальчишки угодят камнем в чужое окошко, а потом давай бог ноги и прячутся от погони. Бывало, лежишь в подполе, не шелохнешься, только слушаешь, не идет ли кто. А кругом полно мышей. Лацо мышей не боится, хотя и терпеть их не может. Вот крысы похуже. Если в подполе появлялись крысы, ребята с криком удирали — любая взбучка казалась им менее страшной.

Рабочий, который сегодня убежал и где-то прячется, вероятно, слышит, какая поднялась суматоха, и радуется, что его не могут найти.

А что, если этот рабочий заболел? Ведь у него все лицо было в крови. Только бы ему не потерять сознания на улице! Если бы Лацо мог хоть чем-нибудь ему помочь — укрыть его в безопасном месте!.. Тогда он созвал бы всю команду и сказал: «Все в порядке! Не бойтесь за него, я его спрятал так, что никакой Костка не найдет, даже если все закоулки в доме обшарит». Лацо уже кое-что придумал. Правда, пока еще он не нашел тайника, но обязательно присмотрит что-нибудь подходящее.

Испорченный лифт для этого, пожалуй, непригоден. Во-первых, Зузка считает его своим открытием, а во-вторых, туда в любую минуту могут заглянуть монтеры. Надо подыскать что-нибудь получше. Гардистов легко протеста — лишь бы Зузка с перепугу не наболтала лишнего, когда они придут к Сернкам. Но нет, Зузка на них и не взглянет. А сам Лацо — чего он струхнул и забился за шкаф? Что они ему сделают? Костка вряд ли разглядел его утром в толпе ребят. Лацо только выдаст себя, если будет прятаться. Вот нарочно он возьмет сейчас и подойдет к столу.

С бьющимся сердцем Лацо вышел из своего уголка. Взглянув на него, Костка сразу оживился:

— Ты в какой школе учишься, паренек?

Лацо обмер — такое же чувство он испытывал, когда его вызывали к доске, а он не знал урока. Нет, на этот раз, пожалуй, все обстояло еще хуже. Гардист, чего доброго, начнет расспрашивать, как было дело утром.

— В этой, — ответил Лацо и махнул рукой в сторону плиты, где тетя разогревала ужин.

Костка оглушительно расхохотался. Его огромное брюхо так и заколыхалось.

— У тети кухарничать учишься?

Лацо густо покраснел.

— Стало быть, ты ходишь в школу на вашей же улице?

— Да, — еле слышно ответил мальчик.

— А кто вам разрешил сегодня выбегать на улицу?

— Да ведь он еще ребенок, что вы от него хотите? — вступилась за сына Главкова.

— Хорош ребенок! — огрызнулся Костка. — Из-за таких сопляков я, можно сказать, в дураках остался. В гарде показаться стыдно.

Дядя вопросительно вскинул глаза и еще больше нахмурился.

— Отвечай, коли я спрашиваю! — свирепо гаркнул Костка.

Лацо вцепился обеими руками в шаль матери.

— Я ничего не знаю, — пролепетал он, окончательно оробев.

Главкова привлекла к себе сына и крепко прижала его к груди.

Гардист сердито сопел, над столом разносился запах водочного перегара.

С лестницы донесся топот подкованных железом сапог и гул голосов, потом все стихло. Лампа над столом слегка закачалась, по стенам пробежали зыбкие тени.

— Мои парни пошли в погреб, — сказал Костка. — Не удрать ему от нас. Найдем!

Потом он посмотрел на мальчика и кисло усмехнулся:

— Что с тобой разговаривать! В школе всех допросим. Наведем порядок.

Костка потянулся к бутылке. Рука плохо его слушалась, и он пролил водку на стол. Тогда, обмакнув в луже указательный палец, Костка принялся писать на клеенке свое имя печатными буквами. Лысина его покрылась блестящими капельками пота, а редкие волосы на висках слиплись. Размазав водку на клеенке, Костка самодовольно вытаращил помутневшие глаза и залюбовался своей работой.

Дядя попытался было прибрать на столе.

— Пусти, — зарычал Костка, резко оттолкнув его руку. Потом, спохватившись, добавил: — Погоди, я напишу и твое имя.

И он снова принялся размазывать водку на столе.

На площадке за дверью вновь послышались шаги, и в кухню бесцеремонно ворвались гардисты. Костка стукнул кулаком по мокрому столу и, пошатываясь, встал:

— Нашли его?

— Никого не обнаружили, — доложил один из гардистов.

— По квартирам ходили?

— Во всех побывали.

— Еще эту обыщите, — Костка ткнул пальцем в дверь спальни Марковых и повернулся к дяде: — Приходится соблюдать формальности, приятель, ничего не поделаешь.

Гардисты устремились в спальню. Открыли шкафы, разворошили постели.

— Кончать! — нетерпеливо гаркнул Костка, застегивая мундир. — Иозеф! — обратился он к дяде, торжественно указывая на стол. — Запомни мое имя. Оно когда-нибудь прославится. Я найду этого прохвоста хотя бы в аду…

Наконец гардисты ушли вместе с Косткой.

Дядя сел за стол, засунул руки в карманы и тупо уставился в одну точку.

Тетя, громко причитая, принялась приводить в порядок спальню. Мать вытерла стол. Дядя Иозеф мрачно прохаживался по кухне, о чем-то размышляя.

— И ты с ним водишь компанию, зять? — спросила Главкова.

Тетя, вернувшаяся в кухню за щеткой, злобно сверкнула глазами.

— Да, это его приятель, закадычный друг! Всю мою квартиру в хлев превратили! Напрасно ты его напоил, Иозеф, никакой тебе от него пользы. Он одно знает — налижется, как свинья, напачкает всюду, насорит да пол истопчет.

— Тише, жена. Ты в мои дела не лезь, раз ничего в них не понимаешь! — осадил ее дядя. — Лучше подумай, куда гостей уложить.

— Лацо ляжет вместе с нами, а Ганке я постелю на кухне, вот и все! — сердито ответила жена.

— Мальчик мечется во сне, я сколько раз слышал. Свалится с кровати, да и нам не даст спать. Спрошу-ка я у Сернки, не пустит ли его переночевать. У них в кухне стоит свободная кушетка.