А к нему самому приближался еще кое-кто.

Коллектор тоже не сидел на месте.

Озерный край Рейнджли лежит к северо-западу от Портленда, восточнее границы со штатом Нью-Гемпшир и чуть южнее канадской границы. Не могу сказать, что знаком с ним очень хорошо. С девятнадцатого века его называют раем для спортсменов. Причин бывать там как-то не находилось, хотя одно неясное воспоминание все же сохранилось: мы едем в любимом отцовском «Ле сейбр», и родители сидят впереди. Ехали мы, скорее всего, в Канаду – представить, что отец мог просто так отправиться в восточный Нью-Гемпшир, я не мог. К Нью-Гемпширу он всегда относился с недоверием по причине мне не совсем понятной; было это давно, родителей моих уже нет, и спросить не у кого.

С Рейнджли связано и еще одно воспоминание: о приятеле моего деда, старике по имени Финеас Арбогаст, который иногда ходил на охоту и жил с семьей в бревенчатом доме. Обосновались там Арбогасты в незапамятные времена и, возможно, были потомками тех кочевников, что двенадцать тысяч лет назад пришли в Северную Америку по перешейку, где позже образовался Берингов пролив, или по крайней мере потомками упрямого пилигрима, укрывшегося в северных лесах от строгостей пуританизма. Мне, тогда мальчишке, речь Финеаса представлялась почти непонятной. Он ухитрялся растягивать даже слова без единой гласной. Может, его родным языком был польский.

Мой дед питал к нему теплые чувства, поскольку Финеас, если его усадить и постараться понять, был неиссякаемым источником исторических и географических знаний. Ближе к старости знания эти начали, что естественно, протекать наружу, и он пытался, пока не вытекли совсем, занести их в тетрадь, но такая задача требовала терпения, которого ему недоставало. Финеас был частью древней устной традиции: он рассказывал свои истории, чтобы другие могли запомнить их и передать дальше, но единственными его слушателями были люди почти столь же преклонного возраста, как и он сам. Молодежь внимать старику не желала, а когда из университетов стали приезжать собиратели фольклора, Финеас уже развлекал своими байками соседей по церковному кладбищу.

В памяти у меня сохранилась такая картина: Финеас и мой дед сидят у костра, первый рассказывает, второй слушает. Мой отец к тому времени уже умер, мать была где-то еще, так что в компании нас осталось только трое. Дед спросил, почему Финеас не приезжает в хижину почаще, и старик, прежде чем ответить, долго молчал. Обычно он брал паузу, чтобы перевести дух и собраться с мыслями, прежде чем двинуться по неверной тропинке с очередным анекдотом, но тогда в его молчании чувствовалась неуверенность и даже – что совсем уж невероятно – нежелание продолжать разговор. Заинтригованный, мой дед терпеливо ждал, я тоже ждал, и в конце концов Финеас Арбогаст поведал нам, почему больше не ездит в хижину.

Охотиться на белку он отправился со своей собакой Мисти, дворнягой, родословная которой представлялась столь же запутанной, как и родословная некоторых королевских семейств. Она и вела себя как незаконнорожденная принцесса. Охотясь на белок, Финеас не преследовал какой-то практической цели – ему вообще было на них наплевать. Мисти, как обычно, сломя голову унеслась в чащу, и по прошествии некоторого времени Финеас обнаружил, что не только не видит ее, но и не слышит. Он посвистел – она не вернулась. Дама манерная, Мисти была вместе с тем послушной собакой, так что Финеас отправился на поиски, все больше углубляясь в лес и удаляясь от хижины. Приближались сумерки, но он не спешил возвращаться, потому что не хотел оставлять ее одну в чаще. Снова и снова Финеас звал Мисти, но та не откликалась. Он уже начал подумывать, что она попала в лапы медведю или рыси, когда услышал тявканье, и пошел на звук, довольный, что в свои семьдесят три сохранил и зрение, и слух.

Финеас вышел на поляну. В небе уже появилась луна, и Мисти он разглядел не сразу. Собачонка попала в вересковый куст, и все ее попытки освободиться приводили только к тому, что она запутывалась еще сильнее и могла только тихонько тявкать. Финеас достал нож и уже собирался освободить бедняжку, но тут его внимание привлекло какое-то движение справа. Он посветил туда фонариком.

На краю полянки стояла девочка лет шести-семи. Темноволосая и очень бледная. В черном платье из простой, грубой ткани и черных ботинках. Когда свет ударил ей в лицо, она не моргнула, не прищурилась, не прикрыла рукой глаза. Финеасу даже показалось, что она вообще не отреагировала на свет, словно и не заметила его; казалось, ее кожа поглощает свет, потому что она как будто светилась изнутри.

– Милая, что ты здесь делаешь? – спросил Финеас.

– Я заблудилась, – сказала девочка. – Помоги мне.

Голос ее звучал странно, словно шел из пещеры или пустотелого дерева. А еще он отдавался эхом, чего на поляне быть не могло.

Финеас направился было к девочке, снимая на ходу куртку, чтобы набросить ей на плечи, но тут увидел, что Мисти снова заворочалась в кусте. Поджав хвост, собака отчаянно пыталась вырваться из плена, хотя эти усилия явно причиняли ей боль. Не достигнув желаемого результата, Мисти повернулась к девочке и зарычала. Присмотревшись, Финеас увидел, что дворняга дрожит, и шерсть у нее на загривке встала дыбом. Он оглянулся – девочка отступила на пару шагов, чуть глубже в лес.

– Помоги мне, – повторила она. – Я одна, и я заблудилась.

Сам не зная почему – других причин, кроме странной реакции собаки на присутствие девочки и необычной бледности последней, не было, – Финеас насторожился. Тем не менее он направился к ней, а она сделала еще несколько шажков назад, так что поляна оказалась у него за спиной, а впереди был только лес. Лес и неясная фигурка девочки между деревьев. Финеас опустил фонарик, но девочка не растворилась в тенях леса, а продолжала тускло светиться. Он видел белые облачка своего дыхания, но ничего такого у нее изо рта не вырывалось, даже когда она говорила.

– Пожалуйста, я одна, и мне страшно. Идем со мной.

Она подняла руку, подзывая его, и он заметил у нее под ногтями грязь, как будто она выбралась из какого-то темного подземелья, кишащего червями и жуками.

– Нет, милая, никуда я с тобой, пожалуй, не пойду.

Не сводя с девочки глаз, Финеас отступил к кусту, в котором запуталась Мисти, опустился на корточки и принялся рубить вереск. Ветки поддавались плохо и были липкими на ощупь. Рубя одни, он чувствовал, что другие обвивают его ноги; позднее он убедил себя, что то была лишь игра воображения, пытавшегося этой мелкой деталью отвлечь его от трюка куда более изощренного – мерцающей девочки, завлекавшей старика в лесную чащу. Финеас ощущал ее злость, ее отчаяние и, да, ее печаль, потому что она и впрямь была одинока и напугана. Но девочка не хотела, чтобы ее спасли, она хотела разделить страх и отчаяние с другим, и Финеас не знал, что хуже – умереть в лесу в компании девочки и вместе со всем миром раствориться во тьме или умереть и проснуться, став таким, как она, и блуждать по лесу в поисках других, чтобы разделить с ними печальную долю.

Мисти наконец освободилась и помчалась прочь, но потом остановилась и оглянулась, проверяя, следует ли за ней хозяин. Как он не оставил ее, так и она не хотела оставить его в этом месте. Финеас медленно шел за дворнягой, ни на секунду не сводя глаз с девочки, не выпуская ее из виду, пока она не растворилась на фоне леса, а он не оказался на знакомой территории.