— Твой сегодня придет?

— Да уже час здесь околачивается.

— А твой?

— Говорит, срочная работа, а я ему верю…

Влада подхватила свой пакет с шампунями, расческой и мочалкой и вслед за Мариной вошла в мыльную — просторное помещение с прекрасным эхом: плеск воды в бассейне, гул голосов, глухие удары железных тазиков о мраморные скамейки.

Влада сделала несколько шагов и тут поняла, что происходит что-то не то. Она недоуменно посмотрела на Марину.

— Все нормально, подруга, — сделала успокаивающий жест та и улыбнулась улыбкой победителя.

— Марина, познакомь! — услышала Влада.

— Охотно… Это Влада, очень близкий мне человек. А это Николай, тоже мне не чужой…

Влада смотрела на голого Николая во все глаза, и в голове у нее крутилась карусель: откуда? почему? как?

Влада огляделась повнимательней и только теперь разглядела, что в мыльной вместе с женщинами были и мужчины.

Вся публика держала себя так, будто ничего особенного не происходило. Будто так и было задумано: все вместе.

— Влада только приобщается к натуризму. Поэтому чувствует себя немножко не в своей тарелке, — объяснила Марина и неожиданно с чувством продекламировала: — “Я тело свое ненавижу, я душу свою не люблю…”

— Это быстро пройдет, — уверил Николай. — Хотите, Владочка, я вас веничком дубовым попарю? Дубовый веник в умелых руках сто очков вперед березовому даст.

— Она хочет, — ответила за Владу Марина.

Николай пошел за веником в мужскую раздевалку — на противоположном конце мыльной.

— Заметила, — спросила Марина, — у него “Владочка” получилось как “водочка”. Бухарик страшный. Вон видишь ту красотку с полными ногами — его бывшая жена.

Влада стояла рядом с Мариной и не знала, как ей быть.

Первым ее желанием было: бежать! Но Влада так растерялась, что не смогла сразу сделать этого… А потом…

Этот странный Николай, который вел себя так, будто стоял перед Владой не в чем мать родила, а в смокинге и с “бабочкой”. И будто Влада стояла перед ним не обнаженная и беззащитная, с первыми капельками пота на коже, а была в строгом вечернем платье, с веером в руке. И еще особое настроение, витавшее в воздухе, которым Влада проникалась все больше и больше…

— Да перестань, — успокоила Марина, — здесь только свой брат нудист. Никто тебя не тронет ни словом, ни взглядом… Расслабься.

— Предупреждать надо, — беззлобно прошипела Влада.

— Ну, предупредила бы… И ты пошла бы? Вот видишь! Я тебе говорю: расслабься!

И Влада расслабилась.

Николай, как и обещал, отхлестал ее веником, поддав перед этим парку.

Веник ходил по ее спине, ногам, груди и животу, изгоняя из тела тяжесть и скованность. Переворачиваясь, Влада невольно обращала внимание на мужское достоинство Николая и по его поведению никак не могла понять: то ли мысли Николая были чисты, как мысли младенца, то ли ему — Николаю — только и оставалось в жизни, что смотреть на голых баб, ну, иногда обхаживать их веничком.

Владе стало даже обидно — чуть-чуть — за свое тело, которое Коля демонстративно не желал.

Такой легкости, какую она испытала за те два с половиной часа, проведенные в бане, Влада не испытывала даже с Кириллом и Костей. Это было особое состояние, когда плоть забывала, что она имеет пол, а душа забывала, что она не в раю, а на земле.

Два с небольшим часа… Разговоры, шутки, чай с домашней выпечкой…

Но когда они оказались с Мариной на улице, холодной, освещенной желтыми фонарями, и снег уже валил хлопьями, а не висел блестками в воздухе… Когда навстречу им заспешили люди со скучными, будничными лицами… Ощущение праздника исчезло. Маятник настроения качнулся в обратную сторону.

— Зачем ты это сделала? — спросила Влада.

— Тебе же понравилось! Не надо притворяться.

— Зачем ты это сделала? — упрямо повторила вопрос Влада.

— Пожалела тебя! — с вызовом сказала Марина. — Смотрю, совсем девка без мужика пропадает, дай, думаю, устрою ей хотя бы астральный секс! Все облегчение… Ты куда?!

— Пройдусь, — бросила Влада. Она развернулась и пошла в другую сторону.

Влада шла наугад, сворачивая с одной пустынной улочки на другую, прислушиваясь к своему телу. А оно, разбуженное и разомлевшее, просило одного: ласки, ласки…

Влада уже знала, что произойдет.

Только не надо упреков, говорила она себе, я — женщина! И этим все сказано. Я — женщина! И это сильнее меня.

Из первого попавшегося на пути таксофона она позвонила Косте.

— Это я, — чуть хрипловатым голосом произнесла она, — ты мне нужен.

— Влада, где ты? Я сейчас же еду!

— Не надо. Я приду сама. Только скажи адрес.

Оказалось, что Костя жил на Конногвардейском, на первом этаже старинного дома, выходящего фасадом на бульвар.

Она позвонила, переступила порог…

По ее глазам, по тем огонькам, которые горели в глубине, Костя сразу все понял.

Он едва обнял Владу, а по ее телу уже пробежала дрожь.

Она почувствовала его губы на своих губах, почувствовала у себя во рту его язык, который стала неистово сосать, постанывая и чуть ли не плача.

Костя подхватил ее на руки.

Влада увидела, как поплыл над ней сводчатый потолок с потемневшей лепниной, как мелькнули мимо несколько резных дубовых дверей… И вдруг она почувствовала, что падает, и невольно вскрикнула. Но падение было недолгим — она утонула в чем-то мягком, колышущемся…

Они катались по кровати, помогая друг другу освобождаться от одежды. Костя заразился неистовством, покрывая поцелуями тело Влады от пальчиков на ногах до пальчиков на руках.

Влада металась, словно в лихорадке, направляя губы и руки Кости туда, где пламя, сжигавшее ее, бушевало больше всего.

Когда она зарыдала, доведенная до крайней степени возбуждения, он вошел в нее. Влада вскрикнула от острого чувства блаженства и ощутила, как по телу прокатилась одна горячая волна за другой. Влада потеряла всякое представление о том, где она, с кем и что с ней.

Казалось, Влада никогда не сможет насытиться ласками и телом Кости, но постепенно возбуждение сменилось умиротворенностью, и, когда Костя, отдохнув, вновь провел рукой по ее бедру, она прошептала слабым голосом:

— Больше не могу… Умираю, хочу пить.

Они полежали еще немножко и, одевшись кое-как, пошли на кухню — так захотела Влада.

— По этому бульвару Раскольников гулял, — кивнул Костя на окно, — было лето, город изнемогал от жары и лени, а он обдумывал, как бы половчей старушку-процентщицу на тот свет отправить… Я всегда думаю об этом, когда смотрю в окно.

У Кости была комната в коммунальной квартире.

— Вот здесь живет зек Иванов, — показал Костя на двустворчатую дверь, — сейчас он мотает очередной срок. Вот там — геолог Петров. Сейчас он на Севере. Не думаю, что ему там комфортней, чем Иванову. А там…

— Неужели Сидоров? — улыбнулась Влада.

— Нет, не угадала. Моисей Соломонович Фейгин. Сдает свою комнату под склад. С той стороны — черный ход. Постоянно кто-то скребется… Так что у меня отдельная квартира! Я ведь из Кемерова. Там у меня родители остались. А эта квартира меня устраивает. Центр, и до офиса рукой подать.

Костя усадил Владу за покрытый клетчатой клеенкой стол, поставил на плиту чайник.

— Я уж думал, что никогда не увижу тебя, — признался он.

— Я тоже.

И можно уже было ни о чем не говорить и ни о чем не спрашивать. Он прекрасно чувствовал ее, она — его.

Они сидели в огромной коммунальной кухне с изразцовой печкой и мозаичными стенами, пили чай — идиллия, да и только, которую невозможно нарушить.

Но вот по улице промчалась “скорая помощь” с включенной сиреной — и от идиллии не осталось и следа.

— Кто-то умирает от любви, — пошутил Костя.

Влада отмолчалась.

— Кстати, Владик, — опять заговорил Костя, — ты в бухгалтерском учете рубишь?

— Немного, а что?

— У нас из агентства уходит бухгалтер… Переманили. Все стоят на ушах — ищут замену.

— И ты предлагаешь мне?