Марк никогда ничего не покупал, но всегда торговался.

— Это посильнее покера будет, — объяснял он Кириллу, — весь смак в том, чтобы твое слово оказалось предпоследним…

Часть свободного времени Кирилл сознательно тратил на одинокие пешеходные прогулки.

Одевшись попроще, он буквально прочесывал Нью-Йорк вдоль и поперек.

Кирилл совал свой нос куда только можно. Когда впервые он оказался в центре Манхэттена на Сорок второй улице, заполненной всевозможными секс-шопами и секс-увеселениями, он с ходу влетел в какое-то заведение, заплатил один доллар и вдруг оказался в темной тесной кабинке с ярко освещенным окном. За окном, на черном бархате, широко раскинув руки и ноги, прикованная к полу золотыми цепями, в ослепительном свете лежала обнаженная девушка.

Картина эта, как бритва, полоснула Кирилла по глазам: физиологическая откровенность позы, цепи, свет, хрупкость девушки и — самое поразительное — ее улыбка…

Он вышел на улицу полупьяный от стыда и желания вернуться назад и остаться там навсегда.

На крыше Эмпайр-стейт-билдинг Кирилл так долго стоял на одном месте, завороженно глядя вниз на тонущий в неподвижной дымке город, что к нему подошел невесть откуда взявшийся полицейский и предложил спуститься вниз…

В Чайна-тауне в первом подвернувшемся ресторанчике он впервые попробовал есть рис палочками. Но, поймав на себе насмешливый взгляд официанта, разозлился, потребовал ложку и демонстративно съел все до последней рисинки…

Квартал ювелиров на Сорок седьмой улице сразил его свой роскошью. Сюда он уже больше никогда не приходил. Вид драгоценностей подействовал на него угнетающе и заставил краснеть за то “скромное” колечко, которое он подарил Владе…

В магазине мужской одежды на Мэдисон-авеню Кирилл выбрал себе галстук с рельефным оттиском статуи Свободы. Но если бы он сначала поинтересовался ценой… Галстук Кирилл так ни разу и не надел.

Уик-энд проходил, и Кирилл вновь погружался с головой в работу.

Он просыпался, приводил себя в надлежащий вид, делал кофе, бутерброды и тосты с джемом. Облачался в свежую рубашку, костюм-тройку, прихватывал кейс и превращался в типичного американского клерка.

Раз в неделю Кирилл писал жене длинные дурашливые письма и получал в ответ такие же. У них с Владой был настоящий почтовый роман.

В одном из писем Влада назвала Нью-Йорк “северной столицей” Соединенных Штатов. Прочитав это, Кирилл почувствовал щелчок в мозгах… И в одно мгновение Бродвей превратился в Невский, Бруклин — в Гражданку, Стейтн-айленд — в Васильевский остров, Центральный парк — в Александровский сад, а сам Нью-Йорк стал Санкт-Петербургом… И они вдруг оказались в одном городе. Совсем рядом. Бродили по одним и тем же улицам. Но не могли встретиться…

И тогда… Тогда Кирилл придумал эту игру в свидания.

На Колумбус-Серкл такси попало в “пробку”. Но Кирилла это не расстроило — он уже приехал. Несколько лишних сот метров пешком — ерунда.

Кирилл расплатился и вылез из машины.

Туман чуть рассеялся. Теперь можно было видеть, что творится вокруг в радиусе десяти метров. Из-за тумана казалось, что в парке никого нет. Кириллу попалась навстречу только парочка влюбленных — она черненькая, он беленький — и мальчик, который тащил за собой собаку на поводке. Собака рычала и отчаянно упиралась в землю лапами. Эта четверка вдруг вынырнула из тумана, нырнула в туман тоже вдруг, и Кирилл остался совсем один.

Он сел на скамейку и стал ждать. Было непривычно прохладно для нью-йоркской осени, не спасали ни шарф, ни плащ.

Кирилл невольно поежился.

В этой игре в “свидания” несомненно что-то было. Во всяком случае, сейчас Кирилл не ощущал так остро, что он на чужбине, и на душе было покойно и волнительно одновременно, как будто свидание на самом деле должно состояться.

До назначенного часа оставалось чуть меньше пятнадцати минут. Поскольку время свидания еще не наступило, Кирилл разрешил себе оглядеться. За спиной с трудом проглядывалась аллея. Деревья выставляли голые ветки из тумана. Ветра не было.

Кирилл достал последнее письмо Влады, развернул и в который раз перечитал, смакуя ее словечки, стиль и почерк.

В конце письма красовался отпечаток ее губ. От них в сторону вела стрелка, указывающая на приписку:

“Это мой воздушный поцелуй. Он заряжен тоской и печалью”.

Сзади послышался чей-то легкий бег.

“Не оборачивайся…” — вспомнил Кирилл строчки из письма жены.

“Не обернусь!” — мысленно ответил он, хотя желание такое было. Судя по всему, по аллее бежала женщина, молодая женщина.

И все же он обернулся.

Женщина за спиной вскрикнула, и здесь уже было не до сентиментальностей.

Кирилл увидел в мареве тумана фигуру, распластавшуюся на земле. Сомнений не было: женщина оступилась и упала.

Кирилл моментально вскочил, перепрыгнул через скамейку и бросился к женщине, на бегу пряча письмо в карман.

Пока он бежал, незнакомка в красно-бело-синем спортивном костюме и с белой повязкой на голове успела сесть. Женщина держалась за левую лодыжку, морщась от боли, и во все глаза смотрела на Кирилла.

— Вы можете встать? — Кирилл присел рядом с ней на корточки, внимательно посмотрел на женщину: огромные карие глаза, чуть тяжеловатый подбородок, брови, словно нарисованные небрежной, но гениальной рукой художника, и губы, которых хотелось коснуться своими губами.

Наверное, его лицо как-то по-особенному изменилось, потому что женщина расслабилась и заговорила с Кириллом, как со знакомым.

— Помогите мне добраться до скамейки. Надеюсь, со мной ничего серьезного…

Кирилл протянул женщине руку, подставил плечо, на которое она с благодарностью оперлась.

— Сама виновата, — укоряла она себя, — засмотрелась на вас. А там камень… И вот результат.

Он усадил ее на скамейку и сел рядом.

Незнакомка потрогала ногу.

— Кажется, опухает.

— Разрешите мне.

Кирилл похлопал себя по бедру, и женщина, подумав, положила ногу на его колени.

Кирилл разул ее, снял беленький чистенький носочек (…наверное, она меняет их каждый день, мелькнула у него мысль…) и осмотрел лодыжку.

— Здесь больно? — спросил он.

— Нет, — ответила женщина.

Во время манипуляций, которые Кирилл проделывал с ее ногой, она не спускала с него глаз. Смотрела полусерьезно-полуигриво…

— Я вас узнала, — произнесла она, — вы были вчера на аукционе, на Сорок пятой улице… С таким нахальным толстяком. Его нахальство стоило мне полторы тысячи.

— Это мой друг, — ответил Кирилл, внимательно вглядываясь в лицо женщины. — Кажется, я вас тоже узнал. Вы купили… саблю. Турецкую, восемнадцатый век. Хотя на самом деле это ятаган.

— О-о-о! — оценила женщина. — Кажется, вы тоже неравнодушны к холодному оружию!

— Чуть-чуть… С ногой все в порядке, — ответил Кирилл, — то есть… Небольшое растяжение. Нужно наложить тугую повязку, и все…

Он сделал легкое движение рукой, давая понять, что женщина может убрать ногу, но она не убирала.

— Нет, нет, — сказала она, — я покалечилась из-за вас, и вы меня должны поставить на ноги. Накладывайте вашу повязку!

— Как?! — растерялся Кирилл.

Женщина пожала плечами.

Кирилл немного подумал, снял шарф и стал туго наматывать его на женскую ножку.

— Вы говорите с акцентом, — сказала женщина, — вы поляк?

— Нет, русский.

— Еще одно приятное открытие, — обрадовалась женщина. — Моя бабка была русская… Меня зовут Дженни Томпсон-Напье. Друзья зовут меня Дженн. Самые близкие — Ди… А вы?

— Кирилл Успенский.

— Успи-и-е-нски-и, — повторила она нараспев. — Я тоже знаю несколько слов по-русски: “па-а-адла”, “убли-ю-у-док” и… забыла…

— Так у нас посылают друг друга подальше, — весело заметил Кирилл.

— Ой, как неудобно, — искренне расстроилась Дженни.

— Ничего, бывает… Вот и все. До дома доберетесь. Вы далеко живете, Дженни?

— Риверсайд-драйв… Зовите меня Дженн, Кирилл.