— Особо там не расписывайтесь, подполковник, — подал он реплику, вновь заняв наблюдательную позицию возле прозрачной стены. — У нас, знаете ли, время сейчас в дефиците.

— А мне тут пару слов всего черкнуть! — отозвался из за стола Бушмин. — Ну вот… готово… Теперь, уважаемый Игорь Борисович, фактор времени меня как то не очень беспокоит… Скоро я буду — надеюсь! — свободен на все четыре стороны.

Пробежав глазами только что составленный Бушминым рапорт, Мануилов убрал его в отдельную папку, а папку сунул в ящик стола.

— Я рассчитывал, что вы поставите под моим рапортом свою визу, — четко выговаривая слова, сказал Бушмин. — Если вы сами отказываетесь поставить подпись под моим рапортом об увольнении из "четверки", то я вынужден буду обратиться с рапортом к самому Главкому.

— Имеете такое право, — почти ласково сказал Мер лон. — Но я не думаю, что Главком в данной ситуации даст "добро" на ваш выход из "группы 4", отозвав таким образом у вас лицензию.

— Почему?

— Назову лишь главные причины…

— Да, пожалуйста. Мне интересно знать, почему сотрудник, которому явно перестали доверять и которого даже сочли нужным подвергнуть кое каким неприятным процедурам в ходе спецрасследования, не может покинуть столь серьезную контору? Хотя… Кажется, я понял: руководство намерено само с треском выставить меня за дверь?! Я правильно рассуждаю, уважаемый Игорь Борисович?

— Да, но только отчасти. — Мануилов кивком пригласил Бушмина присесть в свободное кресло, но тот продолжал стоять. — Мы действительно вас уволили.

— Что — уже? — удивился Бушмин.

— Примерно час назад у меня здесь был начальник кадрового управления. Вы, Бушмин, уволены "по собственному". Причем задним числом, с первого декабря минувшего года… Я попросил внести соответствующие изменения в ваше личное дело и в сводную базу данных.

— Занятно. — Бушмин уже чувствовал себя одновременно и задетым таким вот неожиданным поворотом, но и заинтригованным тоже. — А из "четверки" я тоже уволен?

— Да, конечно, — чуть усмехнувшись, сказал Мерлон. Но уже спустя секунду его лицо стало озабоченным. — Думаю, Андрей Михалыч, вы уже догадались, что все это затеяно неспроста, но в то же время — это вы тоже должны понимать — ваше увольнение носит лишь формальный характер. У вас, подполковник, контракт с государством, и никто его — особенно в нынешних условиях — расторгать не собирается!

— Нич чегошеньки не понимаю! Что стряслось то, Игорь Борисович? И почему именно я?

Мерлон ответил после некоторой паузы.

— Потому что эпизод с пропажей Голубева оказался более важным и знаковым, нежели мы первоначально думали, — сказал он. — Но это так, хотя и немаловажная, но все ж деталь. Несколько дней назад, Кондор, вскрылась одна крупнейшая афера, масштабы которой значительно — в разы! — превышают даже "дело "ЮКОСа". Возможные убытки нам лишь только предстоит оценить.

— Ну а я тут при чем?

— Суть заключается в том, Кондор, что вашу кандидатуру из многих выбрали сразу трое: я сам, тот, кого вы будете прикрывать за кордоном… А вы туда отправитесь не позднее полудня понедельника. И еще один человек, волю и решение которого трудно оспорить.

Наверное, чтобы подчеркнуть только что сказанное им, Мерлон красноречиво вскинул глаза к потолку.

— Н не понял…

Бушмин некоторое время тупо таращился на начальника "четверки", пытаясь сообразить, что бы все это могло означать. Затем, когда у него вдруг что то щелкнуло в мозгу, он медленно перевел взгляд на висящий над головой Мануилова портрет, на котором был запечатлен человек, обладающий холодным обаянием и загадочной полуулыбкой Сфинкса.

Лещенко приехал на загородный объект одной из частных структур, дружественной спецотделу, в субботу вечером, когда сумерки надежно накрыли своим темным пологом заснеженный ландшафт дальнего Подмосковья.

Двухэтажный коттедж, стоящий чуточку в стороне от прочих поселковых строений, был обнесен по периметру высоким глухим забором; в целом он напоминал тот объект, где нынче содержат бизнесмена Литвинова. Здесь можно было спокойно и вдумчиво работать с "клиентом", не сильно опасаясь при этом чужих любопытствующих взглядов.

Лещенко пришлось немного обождать, пока молодой крепкий мужчина, ассистирующий его давнему знакомому и сослуживцу Фадееву, пинками и матюгами загнал пару свирепых "полканов", захлебнувшихся яростным лаем при первых звуках подъехавшей к уединенной фазенде машины, в проволочный вольер за домом.

Наконец открылись створки ворот. Подполковник въехал во двор и поставил свой разъездной джип у правого торца коттеджа, рядом с машиной коллег. Коротко ответив на приветствие знакомого сотрудника, он прошел вслед за ним в дом, не забыв прихватить с собой кейс, снабженный специальными наборными замками и звуковой "тревожной" сигнализацией (подобные чемоданчики в ряде случаев используют инкассаторы и сотрудники правительственной фельдъегерской связи).

Антон Фадеев, коренастый, плотно сбитый мужчина лет тридцати пяти, с плешью во всю голову и ощутимо липнущим к любому объекту его интереса взглядом, был одет в темные немнущиеся брюки и синий простеганный свитер с погончиками а ля секьюрити. Когда они обменялись рукопожатиями, на Лещенко пахнуло смешанным запахом трудового мужского пота и одеколона; в гостиной, куда они прошли вдвоем, было жарко из за работающего на полную мощность электрокамина.

— Выруби печку! — освобождаясь от верхней одежды, сказал Лещенко коллеге. — Натопили, как в бане.

— Пар костей не ломит, дружище, — усмехнулся Фадеев. — Кстати… Не пора ли нам начать всерьез ломать этих наглых буржуинов?

Он все же выключил электрокамин, после чего вопросительно уставился на своего сослуживца.

— Заниматься членовредительством пока не велено, — слегка вздохнув, заметил Лещенко. — Это ведь не игрушки, Антон?! Начнешь ломать через колено — и вдруг крррак! И "клиенту" — "звиздец"! И что потом? Гадать прикажешь по их внутренностям и кишкам? Куда они свои акции и бабло приховали? Одно дело — мочкануть "иуду", продавшегося с потрохами буржуинам, — тут без вопросов! И совсем другое дело, когда приходится иметь дело с такими дорогостоящими, но нежными и хрупкими существами, каковыми являются господа Литвинов и Серебрянский.

— Лаской мы от них ни хера не добьемся. — Фадеев скептически покачал головой. — Не знаю, как там у вас с Литвиновым обстоят дела.

— Нормально все продвигается, эдак "плавненько". "Клиент" фактически уже созрел для диалога… Теперь вот доходит до нужной нам кондиции. Думаю, уже назавтра мы его расколем до самого копчика.

— Значит, он будет пожиже Серебрянского. Этот все чохом отрицает! Приезжал тут сам Сценарист, пытался с ним по хорошему договориться.

— Да, я в курсе, что Аркадий Львович пока не колется.

— Лично в я давно ему паяльник в одно место вставил! — скривив губы, сказал Фадеев. — Сами же говорите, что сроки поджимают.

— Еще как поджимают. — Лещенко выложил на стол в гостиной свой кейс и стал набирать кодовую комбинацию, отпирающую замки. — Поэтому, дружище, давай не будем терять даром время: тащите ка сюда своего "клиента". У меня к нему есть оч чень конкретный разговор.

Спустя короткое время Фадеев и ассистирующий ему сотрудник ввели в гостиную "клиента", которого держали здесь, в сухом подвальном помещении взаперти, вот уже четвертые сутки. За этот непродолжительный, в сущности, срок Серебрянский заметно подрастерял свой барский, начальственно чиновничий лоск: он был бледен и чуточку сутулился, чего ранее за ним не замечалось; щеки и подбородок, за которыми он ухаживал при помощи протираний и дорогих лосьонов, уже успели слегка зарасти щетиной; в его движениях появилась какая то странная неуверенность и даже суетливость. Но взгляд у него оставался цепким и внимательным, разве что время от времени сквозило в нем откровенное недоумение: "Нет, этого не может быть, потому что со мной такое никогда не могло бы случиться…"