— Знать бы, кто за Гомесом стоит, — задумчиво произнес Михаил. — А ты, София, что думаешь?

— Не знаю, — девушка покачала головой. — Но есть один факт, который, как это сказать? Который меня не радУет. Уже убито два человека из числа тех, кто знал про рукописи.

— Ну, предположим, Мартинеса-то ты сама ухлопала, — неосмотрительно заметил Михаил и тут же осекся под укоризненным взглядом священника. — Я хотел сказать… ну, в общем, что не надо сильно бояться. Вовсе не факт, что тебя хотят убить.

— Я все поняла, Миша, — София поджала губы. — Я понятливая. Я помню, что я — убийца. Я это всегда буду поминать.

Она опустила голову и прикрыла глаза рукой. Михаил демонстративно стукнул себя кулаком по лбу и с мольбой взглянул на отца Григория.

— Это правильно и нормально, что ты переживаешь, София, — медленно, с участием произнес священник. — Человек должен осознавать то, что он совершил. Но не надо впадать в отчаянье и уныние, это тоже тяжкий грех. Надо стремиться к добру и творить добрые дела. Невзирая ни на что.

— Вы говорите почти как мой дедушка Бартолоум. А разве Бог может простить убийство человека? — София отняла ладонь от лица и вопросительно посмотрела отцу Григорию в глаза. Тот грустно усмехнулся.

— Ты меня спрашиваешь? У вас, католиков, даже римский папа прощает, индульгенции выписывает. Чего уж о Боге говорить? Шучу… И у нас, православных, священник может грехи отпустить. Но я, может быть, неправильную вещь скажу, как священнослужитель. Дело не в чьем-то прощении, суть — в покаянии. Грех — не долг. Долг вернул — и забыл. Грех же всегда с человеком, как горб. Не для того, чтобы человек себя униженным чувствовал, а для того, чтобы в гордыню не впадал… На Высшем суде всем воздастся по заслугам. Человек же, пока жив, должен стремиться поступать по совести. А там уж, как говорят в народе, Бог простит. Нет человека, который бы сам был без греха — так в Писании сказано.

Священник помолчал, раздумывая. "Дергается, девчонка. Настроение, как на качелях. Десять минут назад хмурилась, пять минут назад улыбалась, а сейчас уже плакать готова. Попала, как кур в ощип. Да еще у Мишки язык без костей, впереди мыслей бежит… Чего-то прилип Мишка к этой испанке. Не втюрился ли часом? Не ко времени это… Она и так на взводе. То сама человека застрелила, то ее чуть не убили. Еще хорошо держится… Ты вспомни, как сам первого душмана застрелил? Там и душман-то был — пацан с гранатометом. А ты трое суток спать не мог. Что тогда тебе комроты сказал? Мог бы сказать — не распускай сопли. Мочи их всех, как зверей. А он рассказал, как при зачистке кишлака случайно женщину застрелил. Пальнул на движение, не думая, а та по двору перебегала… И как вы потом? — спросил ты. А никак — ответил комроты. Помню — и воюю. Главное, человеком оставаться всегда. А человек так устроен, что чувствует и переживает. И не забывает. В отличие от скотины… Не молчи. Они от тебя слова ждут правильного".

— Я вот, тоже грешный человек, — отец Григорий кашлянул. — Было дело — даже хотел сан с себя сложить. А потом подумал — мне ли решать? Раз Бог тебя призвал — неси службу до конца. Коли веруешь. А вот если веру потерял — это уже совсем другое дело.

Михаил покосился на священника, потом перевел взгляд на Софию. Та сидела с задумчивым лицом, сложив ладони в замок и прижав их к подбородку.

— Отец Григорий, а почему вы хотели сан сложить? Я не слышал про это. Вы нам можете рассказать?

— А надо?

Священник отвечал Михаилу, но обращал вопрос Софии. Та, почувствовав взгляд, встрепенулась.

— Сказывайте, — произнесла тихо.

— Ну, что же… От Бога все равно ничего не утаишь. За язык меня никто не тянул. Хотя… На такой вопрос даже на исповеди трудно правду сказать. Я и не говорил. Кроме Юрия никто правды и не знает… Ладно, раз пошел такой разговор, молодые люди. Да и обстоятельства… Может и лучше будет, если вы про это узнаете. По-честному… Большой грех я тогда на душу взял. Ох, большой.

— Это опять из-за клозов? — София подобралась на стуле. Глаза ее сосредоточено прищурились.

— Из-за них, проклятых… После смерти Гузели как-то один к одному стало у меня накапливаться. Не знаю, как даже это правильно назвать. Словом, будто я что-то неправильно делаю… Вы ведь, видимо, в курсе, что у меня раньше любимая девушка была, Наталья? На ней потом Сизоненко Виталий женился?.. Так вот. После того, как Виталия в психушку посадили, стал я потихоньку с Наташей по-новой общаться. Сначала-то все общение вроде бы лишь из-за Витальки шло. Я и не думал тогда, что у меня к Наталье что-то сохранилось. А потом начал чувствовать — тянет меня к ней. Верно в народе говорят — старая любовь не ржавеет… И, что самое постыдное, Наташка сама от меня на дистанции держалась. Поводов особых не подавала. Ну, разве где улыбнется или бедром качнет — куда женщине без этого? Но, по большому счету, я сам к ней полез. Бес обуял — одно слово.

Однажды очутились мы вдвоем у нее в квартире и… Словно затмение на меня какое нашло. Попытался я Наташу обнять и поцеловать. Да она не далась, вывернулась. "Ты чего, — говорит, — Гриша? Не надо. Да и грех. Виталий в больнице, а ты… Ты симпатичный и добрый, но я не могу так".

Застыдился я тогда. Извинился и ушел. Шагаю по улице, костерю себя последними словами… А у самого из памяти не идет, какое у нее тело — упругое, да горячее… Вот же, думаю, как бес в человеке крепко сидит. Ты его гонишь, а он так и норовит извернуться, да с другого бока зайти. Мне бы голову молитвами занять, а не телом горячим… И вдруг меня как будто кипятком ошпарило. Так, что я даже замер на месте. Стоп, думаю. Горячее тело… И стукнула мне в голову такая простая мысль, что поразился я, как же раньше о таком не подумал? А вдруг женщина, с которой Виталий, будучи клозом, приходил на кладбище, никто иная, как Наташа? Тогда ведь ночь была, темно. Никто той бабы, которая Игоря укусила, толком не разглядел.

Гоню я от себя эту страшную мысль, но куда там. Засела она в мозгу, словно кол осиновый. Вот так… И стал я исподволь Наталью проверять. При разговоре то один вопрос будто невзначай задам, то другой. Наши старые встречи вспоминаю, товарищей еще школьных. И чувствую, что как только такой разговор заходит, о наших прежних годах, Наталья сразу его сворачивает. Не помнит ничего, отвечает — невпопад, имена наших старых друзей — путает. Я специально несколько раз имена переврал, а она промолчала, будто так и надо. В общем, так меня замучили эти подозрения, что спать перестал… И решился я на откровенный разговор. Хотя и не знал, как толком подступиться.

Как-то раз навестили мы могилу Виталия на кладбище. Это уже после его гибели случилось. Дело было зимой, темнеет рано. Идем мы потихоньку по улице, к электричке, и тут я ее торможу. Дозрел, что называется. "Стой, — говорю, — Наташа, надо поговорить". Стягиваю у нее с одной руки перчатку, беру ее ладонь. Чувствую — ладонь горячая, как лепешка из духовки. Ага! — думаю. На улице минус десять, а тебя разжарило?

Наталья на меня косится: "Что с тобой?" А я смотрю ей в глаза и чудится мне, будто у нее в глубине желтые огоньки мерцают. Я ведь специально еще время выбрал, период полнолуния, чтобы наверняка. У клозов в этот период самый пик активности. "Со мной-то, — говорю, — ничего. Со мной все в порядке. А вот почему у тебя такие руки горячие? И глаза поблескивают?.. Скажи мне, подруга, когда же ты клозом-то стала?"

Она молчит. Потом отвечает: "Ты что, Гриша? С ума сошел? Как Виталий?" — "Нет, — говорю, — пока еще не сошел. А вот тебя я насквозь вижу. Отвечай честно — ты клоз?"

Она опять молчит. До-о-олго молчит. Затем спрашивает: "Хочешь узнать, клоз я или нет?" — "Хочу!" — "А ты догадайся!". И вдруг целует меня в губы: крепко-крепко. Так, что я ошалел. Потом вырывает у меня руку и отскакивает чуть ли не на метр. Стоит и смотрит глазищами своими, мерцающими. А в меня словно зверь вселился, который добычу чует. "Стой! — кричу. — Иди ко мне!" И к ней бросаюсь. А она от меня разворачивается и через дорогу. И поскользнулась. Гололед был. А там — самосвал. Прямо на нее.