— Зачем грустишь, Гриша? Молодой, красивый — живи да радуйся. Девушек люби.
А ладонь у нее теплая, почти горячая. И такое ощущение, словно она мне импульс посылает. Вырвалось у меня:
— Я бы полюбил, да меня не любят. Инвалид, нога почти не разгибается. Кому такой нужен?
— Зачем так говоришь? Нельзя гневить Бога — ему все нужны, только верить надо. А нога что? Ерунда, еще танцевать будешь.
— А ты будешь со мной танцевать?
Она покраснела, глаза потупила и отвечает тихонько:
— С тобой — буду.
Обнял я ее и прижал к себе. А она не сопротивляется, только дышит тяжело… Как-то у нас так спонтанно получилось. Вроде и не общались до этого особенно. Впрочем, это я, мыслями своими занятый, ее не замечал. А Гузель-то меня, оказывается, давно приметила и полюбила. По крайней мере, так она мне потом говорила. А я… даже не знаю. Но девушка она была хорошая. Красивая и ласковая. До сих пор ее тело помню: худенькое и горячее, как дверца у разогретой духовки. И вовремя так Гузель в жизнь мою вошла, когда я почти уже к смерти приготовился… В общем, прямо там, в Ташкенте, я и женился. Специально, чтобы в Питер уже с женой вернуться. И всем приятелям, кому мог, об этом сообщил. Чтобы до Наташки дошли новости. Вот так. Получился у меня очередной зигзаг судьбы. Но не окончательный.
Еще в Ташкенте запала мне в голову мысль уйти в монастырь. До того еще, как у меня с Гузелью завертелось. Два варианта рассматривал: или покончить с собой, или в монастырь податься. Если бы не Гузель… И подумал я, что неспроста ко мне тогда Гузель в палату вошла. Был в этом какой-то знак Божий. А раз так… Монастырь, предположим, после свадьбы отпал. Но есть же и другой вариант.
Вернувшись в Петербург, посоветовался с отцом. Он меня отговаривать не стал. Наоборот. Сказал мне так:
— Знаешь, наверное, это у нас на роду написано. У меня силы воли не хватило. А ты все равно к этому пришел. И ступай по этой дороге, раз Бог зовет.
В общем, поступил я учиться в семинарию. Гузель не возражала. Она вообще послушная была. Моя восточная женщина.
Нога у меня, к слову, почти совсем выправилась. Хромота немного осталась, но танцевать смог. Как и Гузель предсказывала. И жили мы с ней душа в душу. Дочку она мне родила вскоре. Стал я думать уже, что выбрался на свою столбовую дорогу. Но не тут-то было.
Однажды во время отпуска мы с Гузелью поехали на машине в Вологодскую область. Там в деревне, почти на границе с Ленинградской областью, жила моя бабушка по матери. Давно собирались съездить. И вот что знаменательно. Хотели мы с собой дочку взять, ей тогда два годика едва стукнуло. Но как раз накануне она простудилась и затемпературила. И решили мы ее оставить у моих родителей. А дальше вот как получилось.
Погостили мы у бабушки в деревне несколько дней и отправились обратно. Отправились уже под вечер. Я рассчитывал по проселочной, через лесок, до города часа за два добраться. А в городе мой дядька жил, брат матери. Я ему пообещал, что на обратной дороге заскочу на денек. Вот так. И все бы прошло нормально. Да случилось несчастье.
Дорога, значит, вела через лес. Ехал я не то чтобы очень быстро — по проселочной особо и не разгонишься — но газовал. Выпил малость самогона на проводах, вот кровь и бурлила. Деревня, сам понимаешь. Трудно отказать, когда каждому хочется с гостем из Петербурга чокнуться. И выпил-то совсем немного. Грамм, может, сто или чуть больше. А в голову ударило… Может еще из-за этого… Короче, выскочил на дорогу кабан из-за деревьев. Почти под самые колеса бросился. Я, с испуга, по тормозам нажал и в сторону вильнул. А там береза старая, ядреная… Ремнями, конечно, пристегнуты не были. Я как-то ничего — за руль держался и сгруппироваться успел. Отделался ушибами. А Гузель дремала на переднем сиденье. Ее грудью кинуло на приборную панель, да еще головой об стекло. Приехали…
Я сгоряча и не сразу понял, что случилось. Уже когда Гузель из машины вынес, вижу, что дело плохо. Голова разбита и дышит еле-еле: с хрипом и кровью. Уже потом выяснилось — ей сломанное ребро легкое пробило. И "жигуль" не заводится, весь передок в гармошку. Что с него возьмешь? — консервы.
До шоссе — километров тридцать. И до деревни почти столько же. На машине — минут за тридцать-сорок можно добраться, а пешком… Попутки ждать бесполезно — уже вечер, проселок лесной, да еще воскресенье. А я специально через лес поехал, чтобы срезать. Кто ж думал…
Голова кругом идет. Даже бегом, а бегун-то из меня не очень с хромой ногой, не меньше четырех-пяти часов потрачу. Нести жену на руках — до утра не дойду. Да и нести ее в таком состоянии нельзя. Получается, надо Гузель в лесу оставлять одну? Сижу и плачу. Стараюсь сдержаться, и не могу. Растерялся.
И тогда жена мне говорит:
— Вот что, Гриша. Времени у нас очень мало. Я, наверное, умру. Поэтому слушай внимательно и не перебивай. Чтобы я ни говорила… Я в здравом уме, не сумасшедшая. Поэтому слушай…
Вот тогда она мне и рассказала. Такое, что я окончательно дар речи потерял. Рассказала про то, что она клоз. Такое особое существо, у которого в голове сидит моледа. Она этим клозом и управляет.
В подробности тогда Гузель не вдавалась. Времени не было. Да и какие подробности? У меня и без того мозги набекрень съехали. Гузель меня о самом главном просила, чтобы я после смерти ее воскресил. И рассказала, как это сделать.
Мол, оживить ее можно с помощью крови такой же женщины-клоза. Где ее найти — Гузель не знает. Знает только в Петербурге одного мужчину-клоза, который может нужную женщину найти. Гузель мне телефон этого мужчины продиктовала, я записал машинально, как в полусне. А еще кодовые слова назвала, пароль, то есть, чтобы этот клоз меня признал за своего.
— Гриша, ты все понял? — хрипит Гузель, а на губах пена кровавая пузырится.
— Гузель, но это же сказка какая-то.
Говорю так ей, а сам думаю: "Бредит уже. Видно, дело плохо".
— Нет, не сказка, а быль, — отвечает. — А уж верить мне или нет — решай сам… От тебя теперь мое спасение зависит… Я тебя люблю и хочу, чтобы ты меня любил по-прежнему… И знал правду… Возьми меня за руку…
Я взял ее ладошку. Она теплая у нее, почти горячая, а меня озноб бьет. Это ощущение даже страхом не назовешь. Скорее, жуть какая-то… Вечерний лес, от земли сыростью тянет, а на твоих руках окровавленная женщина умирает… жена…
— Поклянись мне, — говорит Гузель, — что спасешь меня… Моледа во мне будет жива дня три-четыре… Максимум — пять… Верь мне, я тоже человек… И я тебя люблю… только тебя… И дочку — очень хочется увидеть… А теперь — иди в деревню…
Посадил я Гузель в машину на заднее сиденье и похромал в деревню. Пришел туда уже за полночь. Разбудил председателя сельсовета, он мне контору открыл, чтобы в город позвонить, в больницу… Телефон-то в деревне только в сельсовете был, да еще на почте. Потом завели мы грузовик и поехали в лес. Когда доехали, Гузель еще жива была, но уже без сознания… Уложили мы ее в кузов и потихонечку к шоссе тронулись, навстречу "скорой помощи". По дороге Гузель и умерла. Можно сказать, у меня на руках.
Про разговор наш предсмертный я, конечно, помнил. Хотя сказать, что поверил я тогда в слова Гузель, — нет, не могу. Я ведь, все-таки, искренне в Бога верую, а тут чертовщина настоящая. Казалось мне тогда, что такое несовместимо… И в то же время я Гузели пообещал выполнить ее просьбу. Пообещал, потому что видел — умирает она. Нельзя умирающему отказывать, не по-божески это…
Поэтому я торопился. Но пока все формальности-бумажки, потом дорога… В общем, привез я тело в Питер уже на третьи сутки после смерти. Утром. Тело без холодильника, лето, сам понимаешь. Запах пошел… Встретили меня мои родители, и даже родители Гузели успели из Ташкента прилететь — я им срочную телеграмму сразу дал из Сазоново. Так тот городок назывался. Даже не город, а поселок городского типа.
И решили в тот же день под вечер хоронить. В квартиру такой гроб на ночь все равно не поставишь. Вот так… Помнил я про просьбу Гузели, помнил… Но не лежала у меня душа ко всей этой мистике. А представить, что моя красавица-жена из гроба восстанет заживо — это уже вообще в моей голове не укладывалось.
