XVIII век, век Просвещения, в полной мере осознал ценность биографии и автобиографии, эти жанры становятся чрезвычайно популярны. Если раньше «достойными» биографии считались либо люди выдающиеся, либо те, чья жизнь могла служить для других положительным или отрицательным примером, то в XVIII в. в английской культуре складывается мнение о том, что биография любого человека, даже самая скромная и бессобытийная, представляет определенный интерес для общества. Свою жизнь описывают актеры и актрисы, ученые и священники, политики и авантюристы, издатели и государственные деятели, эмансипированные дамы из Клуба «Синий чулок» и разведенные жены, обиженные на бывших мужей. Успехом пользуются также дневники и мемуары, собрания остроумных высказываний и анекдоты о знаменитых личностях[154]. В XVIII в. рождается новая разновидность романа из современной жизни — novel, одной из форм которой становится утвердившийся в творчестве Даниэля Дефо роман-автобиография: герои «Робинзона Крузо» (1719), «Капитана Синглтона» (1720), «Молль Флендерс» (1722), «Полковника Джека» (1722) и «Роксаны» (1724) на склоне лет сами рассказывают поучительные истории своей жизни. В романах Дефо, которые мы привыкли воспринимать как приключенческие, английские литературоведы находят многие черты, характерные для пуританской духовной автобиографии[155].
Идейную, теоретическую ясность внес в документальные жанры XVIII в. знаменитый лексикограф и литератор, составитель первого толкового словаря английского языка Сэмюел Джонсон (1709–1784). Его перу принадлежит множество биографий, в том числе цикл жизнеописаний английских поэтов XVII–XVIII вв. Он был убежден, что правдивое повествование о жизни реального человека может быть интереснее художественного вымысла. В эссе в журнале «Рэмблер» (1750) Джонсон утверждал, что сердце читателя бывает тронуто лишь тогда, когда он отождествляет себя с героем повествования, а читателю легче поставить себя на место героя реальной биографии, чем отождествиться с героем трагедии или рыцарского романа. Джонсон полагает, что любая правдивая биография, написанная со вниманием к деталям, точно воссоздающая характер человека, принесет читателю и удовольствие, и пользу, так как все мы по большому счету решаем в жизни одни и те же проблемы[156].
Девять лет спустя, в другом эссе Джонсон утверждал превосходство автобиографии над биографией, поскольку человек, рассказывающий свою собственную историю, обладает «первым необходимым для историка качеством — знанием истины»[157]. Конечно, рассуждает Джонсон, он может попытаться приукрасить собственную жизнь, но ведь и биограф часто бессилен перед искушением сделать своего героя лучше, чем тот был на самом деле. Честность — одна из главных христианских добродетелей, а также и особо ценимая добродетель английского просвещенного джентльмена[158], поэтому Джонсон, человек религиозный и в то же время один из лучших выразителей классической просветительской культуры, все-таки верил в возможность искреннего и правдивого описания собственной жизни, обусловленного внутренним стремлением человека к истине. «Полная» правда о жизни человека, неминуемо обнаруживающая как его достоинства, так и недостатки, особо поучительна для читателя, полагал он, так как в ней мы находим сходство своих и чужих жизненных проблем и получаем великолепные образцы для подражания. Идеализированное же жизнеописание только отдаляет героя от читателя.
Джонсон считал, что и биография, и автобиография должны рассказывать о частной жизни, входить в подробности бытового поведения даже в тех случаях, когда речь идет о великих людях. Исторические деяния героя не должны заслонять того, каким он был в повседневной жизни, в общении с близкими. В этом требовании Джонсона отразился характерный для просветителей интерес к «частному человеку», а также установка просветительского гуманизма на идеал универсальной личности, согласно которому у каждого из пришедших в этот мир есть множество обязанностей и ролей, и жизнь наша может считаться успешной лишь в случае достойного исполнения каждой из них. Это означает, что самый великий полководец, гениальный поэт или выдающийся ученый не заслуживает звания великого человека, если он не был одновременно почтительным сыном, любящим мужем, заботливым отцом, преданным другом, великодушным кредитором, верным слугой отечества[159] и т. п.
Превыше всего ставя истину, Джонсон требовал документальной точности материала. Так, жизнеописание известного прозаика XVII в. сэра Томаса Брауна он заканчивает следующим образом:
«Мнения человека лучше узнавать от него самого; что же касается совершенных им поступков, то тут надежнее полагаться на свидетельства очевидцев. Там, где эти свидетельства совпадают, достигается наибольшая степень исторической достоверности. В случае с Брауном именно так и произошло — он действительно был ревностным приверженцем веры во Христа, жил в послушании Его заповедям и умер с уверенностью в Его милосердии»[160].
Комплекс просветительских идей («естественная религия», «естественная природа» человека, всегда равная самой себе, вера в научный разум, который способен перестроить и освободить общество) противопоставляет себя христианским ценностям, но на практике многие английские просветители, будучи гораздо менее радикальными, чем французские, сохраняли верность традиционным жизненным устоям, основанным на христианстве. В их числе и Джонсон, один из ведущих просветителей, сохранил неформальную верность религии, что отразилось во всех его сочинениях. За это английские историки часто называют его «великим христианским моралистом». Вслед за мыслителями Возрождения, но уже на новом этапе Джонсон пытался осуществить синтез гуманистической и христианской культур, что и сделало его символической фигурой английского Просвещения, пафос которого (в отличие от пафоса Просвещения французского) был скорее созидательным, чем разрушительным. И недаром середину XVIII в. в Англии именуют «эпохой Джонсона». Собственная жизнь Джонсона на основе многолетних дневниковых записей и других документов была блестяще описана его младшим другом и учеником Джеймсом Босуэллом в обстоятельной «Жизни Сэмюела Джонсона» (1791), одном из шедевров английской документальной прозы.
Французская революция конца XVIII в. ознаменовала кризис просветительских идей, покончила со всякой нормативностью, открыла эру романтического субъективизма. Представление о множественности истины, равно как и об уникальной неповторимости каждой личности и ее судьбы заставляют биографов и мемуаристов отказываться от готовых схем и прежних критериев оценки личности. Терпит крах и гуманистическая идея, а затем и по-новому развитая просветителями идея универсальной личности. В новой буржуазной действительности им уже нет места.
Общество раскалывается в глазах романтиков на серую обывательскую массу, лишенную собственных воззрений, и возвышающихся над ней творцов — титанов мысли, наделенных глубокими и сильными чувствами. Теперь только талант, индивидуальные способности дают человеку возможность прикоснуться к подлинным ценностям жизни, обрести личные убеждения, творить историю и собственную биографию. За талант человеку прощается все, наличие особого дара переводит его в ту категорию людей, которые, по словам Раскольникова, «право имеют». Сфера быта, повседневная жизнь, столь важная для просветителей, отныне становится почти презренной.
В творчестве романтиков создается новый тип духовной автобиографии. Как для скептика Байрона и пантеиста Шелли, так и для верующих христиан Вордсворта и Колриджа духовная биография означает теперь не историю борьбы с грехом и спасения души, а историю становления творческой личности, ее интеллектуального развития и воспитания чувств в контексте эпохи[161]. Возобладавшее в романтической поэзии индивидуальное начало способствует новому пониманию поэтического творчества как лирического излияния, автобиографические мотивы пронизывают и лирику, и большие поэтические жанры. Так, духовный облик Байрона полнее, чем биография, созданная Томасом Муром, и даже полнее, чем сохранившиеся дневники и письма[162], раскрывает его поэтическое творчество. Особенно это касается автобиографического образа Чайльд Гарольда, который оказал сильнейшее влияние на самоосмысление и самооценку многих людей романтического склада. Иной, самоуглубленно-медитативный тип романтической личности воплощал Уильям Вордсворт, который в автобиографической поэме «Прелюдия» (первая редакция — 1805 г., окончательная — 1850 г.) рассказал о становлении своей личности, о пережитом им во Франции кризисе, вызванном революцией, и постепенном его преодолении. Вордсворт справедливо считал свои переживания переживаниями целого поколения и надеялся, что поэтому они окажутся полезными и интересными для читателя. «Biographia Literaria» (1817) друга Вордсворта, С.-Т. Колриджа, повествует уже в прозе о жизни его поэтического духа, о поиске им философско-эстетической истины, об авторском понимании сущности творчества.
