В качестве примера приведу такой факт. Кто из нас, более старших, не помнит знаменитую елочку: «В лесу родилась елочка, в лесу она росла»? Из букварей и детского обихода она ушла давно. Возможно, эта елочка и устарела. Не стал бы ее оплакивать, если бы поздней в букварях не появилась другая, далеко не лучшая:
Елка наша, елочка,
Колкая иголочка.
Фонарики-огоньки,
Золотые светлячки.
В этой безобидной на вид смене елочек уже видна порочная педагогическая тенденция: от природы — в комнатный мир.
Природа всегда была и будет главным эстетическим цехом человечества. Для пользы воспитания было бы куда лучше, если бы в поэзии для детей перевес был на стороне природы — земли и хлеба, реки и леса, то есть всего того, что окружает сельских детей. Интерес ко всему этому было бы полезно пробудить и в городских детях. Теперь уже не только деревне надо идти к городу, но и городу пора делать заметные шаги к деревне в смысле его приближения к природе.
Те же недостатки художественного воспитания обнаруживаются и потом, когда ребенок садится за букварь. Мне пришлось просмотреть множество букварей, школьных хрестоматий и учебников почти за все годы Советской власти. Слишком заметно, что и в их поэтической части они модернизировались не в лучшую сторону. Из них все больше и больше уходила педагогическая классика, на которой воспитывались многие поколения. Сколько игры, будившей детскую фантазию, было в стихотворении о лисе, бежавшей по лесу, и тетереве, сидевшем на дереве.
— Слушай, батюшка Терентий,
Я ведь в городе была.
— Бу-бу-бу, — бормочет птица, —
Ну была так и была.
— Слушай, батюшка Терентий,
Я приказ там добыла.
— Бу-бу-бу, — бормочет птица, —
Добыла так добыла.
— Чтобы вам, тетеревам,
Не сидеть по деревам,
А гулять кто где захочет
По зеленым по лугам.
Здесь все живо и предметно, здесь не просто поэзия, а еще и зачатки драматургии. Есть характеры, столь нужные для детской игры, есть загадка, которую ребенку радостно разгадать. Куда клонит лиса? И разгадка приходит к ребенку из новой игры лисицы и тетерева. Мне кажется, мотивы модернизации поэтического состава букварей были вульгарно-социологические, иначе чем можно объяснить появление в одном из них такой примитивной сухомятины:
Фабричный цех, колхозный стан
К труду всегда готовы,
Ведь каждый выполненный план —
План достижений новых.
Неужели в нашей богатейшей поэзии не оказалось лучшего стихотворения на ту же тему, если она почему-то была нужна? И до сих пор в деле общелитературного и поэтического воспитания детей мы не пользуемся всем богатством нашей литературы, а ограничиваемся лишь небольшой кладовкой одного цеха. Вы открываете «Звездочку», нечто вроде детской хрестоматии наших дней, и видите, что русская классика представлена в ней более чем скромно, а из современных авторов в ней представлены лишь «приписанные» к детской литературе главным образом члены объединения детских писателей Москвы. Составители вроде бы стеснялись кого-нибудь обойти. Одно объединение одной писательской организации, хотя и столичной, — слишком маленькая база в огромном деле литературного воспитания.
Не лучше обстоят дела и в старшем школьном звене. Об этом говорит вторая часть хрестоматии для десятого класса, составленная С.Н. Грамцовой и П.Ф. Рощиным, с которой я познакомился, когда она, отработав один учебный год, готовилась к переизданию. На ней стоит остановиться подробней.
* * *
Недостатки литературного воспитания в нашей средней школе сегодня совершенно очевидны. Они заметны даже у тех, кто приходит к нам в литературу со своими первыми опытами. В средней школе должны закладываться основы литературных вкусов, знание главных узловых моментов в общем процессе развития литературы через конкретные вещи, главных отличительных черт творчества во времени как отдельных писателей, так и общих тенденций, продиктованных нашей жизнью и временем. Задача создания учебников ж хрестоматий по литературе, на мой взгляд, состоит в том, чтобы при экономной подаче материала сохранить связи времен, избежать случайности и второстепенности.
Если судить «Хрестоматию» Грамцовой и Рощина с этих позиций, то мы обнаружим в ней много недостатков. Прежде всего она не восполняет недочеты существующего учебника А. Дементьева и других, не однажды критикованного на наших литературных форумах не только за отсутствие анализа, но и за отбор имен и произведений.
Например, Демьян Бедный, Н. Асеев и М. Светлов представлены характерными для них стихами: у первого читаем «Мой стих», «Проводы», «Главная улица», у Н. Асеева — «Марш Буденного», «Синие гусары», отрывок из поэмы «Лирическое отступление», у М. Светлова — «Рабфаковка», «Песня» («Ночь стоит у взорванного моста…»), «Песня о Каховке». Конечно, не следовало бы ставить рядом две светловские песни, но все же эти три поэта представлены здесь хоть и скупо, но сравнительно разнообразно. Сомнение возникает в другом. На своем ли месте стоит Демьян Бедный? Правда, он открывает вторую часть «Хрестоматии», чем подчеркивается его старшинство в этом ряду, но все же этого мало. Демьян Бедный по праву основоположника советской поэзии должен был бы стоять в первой части «Хрестоматии» рядом с такими поэтами, как Блок, Маяковский и Есенин.
Демьян Бедный не только веха в нашей поэзии, отошедшей в прошлое, но все еще живое слово. С его именем связано целое направление, в котором действуют такие активные приверженцы политической сатиры, как Сергей Михалков и Сергей Васильев. Думаю, что и жанр басни в наше время возродился, не минуя опыта Демьяна Бедного.
Но вернусь к первой мысли. Если Д. Бедный, Н. Асеев и М. Светлов представлены более или менее удачно, то состав стихов следующего за ними В. Луговского вызывает сомнение. Слов нет, «Песня о ветре» и «Курсантская венгерка» выдержали испытание временем, а вот «Большевикам пустыни и весны» с позиций поздних завоеваний В. Луговского выглядит ватным и риторичным:
Потом приходит юный агроном,
Ему хотелось подкрепиться сном,
Но лучше сесть, чем на постели лечь,
И лучше храпа — дружеская речь.
В его мозгу гектары и плуги,
В его глазах зеленые круги.
Берись за чайник, пиалу налей.
Да здравствуют
Работники полей!
Поздние завоевания поэта — «Солнцеворот» и «Середина века» — в «Хрестоматию» не вошли по формальным причинам, поскольку он представлен лишь в разделе «Поэзия 20—30-х годов». То же самое произошло и со многими другими поэтами, работавшими и в 20—30-е годы, и в годы войны, и уже в наше время, такими, как А. Твардовский, А. Прокофьев и другие, которые даны лишь в каком-нибудь одном периоде, отчего лучшие вещи, созданные в другие периоды, остались вне «Хрестоматии».
Вероятно, тот же принцип сказался на отборе стихов Н. Тихонова. Он представлен тремя стихотворениями только 20-х годов, в том числе «Балладой о гвоздях» и «Балладой о синем пакете». Обе эти вещи написаны в одном ритме, в одном размере, что может вызвать толкования об однообразии художественных средств этого поэта.
Дмитрий Кедрин представлен «Зодчими», лучшей своей вещью. Но почему после него поставлен Николай Островский? В таком случае не надо было называть раздел «Поэзия 20—30-х годов». Это же заглавие, надеюсь, не носит метафорический характер? Что же касается самого материала «Мой день», то он в творчестве Н. Островского не главный. Этот материал мог с успехом дойти до учащихся через преподавателя, рассказывающего об обстоятельствах жизни этого мужественного писателя, а в «Хрестоматии» надо давать образец того, что сделало Н. Островского известнейшим советским писателем.
Экономия не всегда на пользу делу, когда речь идет о литературе. Алексей Толстой представлен отличным очерком начала войны «Родина», но для такого большого писателя-художника этого явно недостаточно. Видимо, и здесь сказался принцип «этапности». Дескать, преподнесен в разделе «Литература периода Великой Отечественной войны» — и хватит, поскольку его художественные произведения выпадают из этого периода. Кстати, поэзия этого периода выглядит очень бедно: тремя стихотворениями А. Суркова, тремя — К. Симонова, тремя — М. Исаковского и одним — С. Орлова. В нем нет «Василия Теркина» А. Твардовского, без которого невозможно представить поэзию военных лет. Вероятно, для полноты картины следовало бы наконец нарушить классический канон единства времени и места. Забегая вперед, замечу, что А. Твардовский подан в главе «Литература 50—60-х годов» двумя главами из поэмы «За далью — даль»: «Две кузницы» и «На Ангаре». Это было бы хорошо, если бы не за счет «Василия Теркина». В данном случае жилплощадь, выданную в «Хрестоматии» поэту, можно было бы использовать к выгоде поэта и учащихся. Слишком очевидно, что две названные главы из поэмы «За далью — даль» дают широкую картину грандиозного строительства, развернувшегося в нашей стране. Они дополняют друг друга, но это в самой поэме, а для «Хрестоматии» можно было бы обойтись главкой «Две кузницы». В ней уже дана грандиозная картина стройки.
