Выткался на озере алый свет зари.

На бору со звонами плачут глухари.

Плачет где-то иволга, схоронясь в дупло.

Только мне не плачется — на душе светло.

При чтении последней строчки невольно вспоминаешь пушкинское: «Мне грустно и легко, печаль моя светла». При всем различии эти строки роднятся выражением сходных душевных состояний.

В дореволюционном творчестве Есенина часто встречаются стихи на православные темы. В одном из своих предисловий он -пишет: «От многих моих религиозных стихов и поэм я бы с удовольствием отказался, но они имеют большое значение как путь поэта до революции». Вот именно: от многих, но не от всех. Это понятно. Религиозность многих стихов такого рода, особенно ранних, ни больше ни меньше как романтический блеф. Поиск значительности слова, которая в религиозной теме как бы заведомо присутствует: «Шел господь пытать людей в любви». Или:

Пойду в скуфье смиренным иноком

Иль белобрысым босяком —

Туда, где льется по равнинам

Березовое молоко.

Как видим, ему все равно кем идти: смиренным ли иноком или белобрысым босяком. Важно, куда он идет и зачем идет. А идет он к природе и людям. Природа — вот непреходящий предмет его поклонения. У Есенина все замешано на быте и природе, так что религиозное теряется в них, вернее, нейтрализуется.

На вратах монастырские знаки:

«Упокою грядущих ко мне»,

А в саду разбрехались собаки,

Словно чуя воров на гумне.

Да, как поэт Есенин начался с самых первых стихов, но оригинальным предстал в  стихотворении «Гой ты, Русь, моя родная…». В нем уже отчетливо проглядывается чисто есенинское. Это коренное стихотворение, из которого потом родятся многие другие стихи — размашистые, пахнущие хлебом и землею, наполненные нежностью и пронзительной любовью к родине. Остается добавить: и неуемным есенинским озорством:

Если крикнет рать святая:

«Кинь ты Русь, живи в раю!»

Я скажу: «Не надо рая,

Дайте родину мою».

Вместе с тем уже в ранних стихах у Есенина много тоски и печали, ощущения какой-то утраты, притом невозвратимой. Конечно, можно было бы все эти настроения объяснить тем же романтическим орнаментом, ряжением в чайльдгарольдовские одежды изгоя, если бы мрачные мотивы с каждым годом не усиливались. «Устал я жить в родном краю», — говорит поэт, и ему веришь. Веришь, потому что за его мрачностью видишь невероятную любовь к жизни и красоте: «Пойду по белым кудрям дня…» Какие бы ни были личные мотивы мрачности, не будем забывать, что многие из таких стихов написаны на кровавом фоне мировой войны, которую поэт-гуманист воспринимал как великое бедствие человечества. Гибли люди, горели города и села, рушились нравственные устои.

И друг любимый на меня

Наточит нож за голенище.

Эти стихи были написаны в 1915 году, и этот год надо считать годом рождения оригинального поэта, успевшего выработать свой стиль. В этот год он работает особенно плодотворно. Поздней еще появятся стихи «нейтральные», проходные, но откроешь новую страницу — и резанет по сердцу:

День ушел, убавилась черта,

Я опять подвинулся к уходу.

Легким взмахом белого перста

Тайны лет я разрезаю воду.

В голубой струе моей судьбы

Накипи холодной бьется пена.

И кладет печать немого плена

Складку новую у сморщенной губы.

Подлинный талант развивается логически. В том, что прожитый день укоротил жизнь, еще не трагедия, особенно в юном возрасте. Трагическая тема ворвется в это стихотворение потом, когда поэт напишет: «Где-то в поле чистом, у межи, оторвал я тень свою от тела». Эту тему душевного разлада поэт разовьет позднее во многих своих стихах, особенно в поэме «Черный человек».

Развитие подлинного таланта сопровождается ростом самосознания, пониманием своего не последнего места в общем строю, приятием ответственности перед миром. Все это пришло к Есенину рано. Сам он признается, что, разослав свои стихи по редакциям, был удивлен, что их не напечатали. И конечно, он воспринял отказы как недоразумение. Жажда самоутверждения была слишком большой. Не тщеславное чувство заставило его зарифмовать свое имя:

Но незримые дожди

Все теплей и теплей…

Помяну тебя в дождик

Я, Есенин Сергей.

Собственное имя названо — вызов брошен. О нем уже говорят как об оригинальном поэте. Он сам торопится известить об этом тревожном и радостном событии: «Говорят, что я скоро стану знаменитый русский поэт». Свое имя он связывает с именами Кольцова и Клюева. Оба еще впереди него.

А там, за взгорьем смолым,

Иду, тропу тая,

Кудрявый и веселый,

Такой разбойный я.

Талант Есенина самоутверждался как талант крестьянский и русский. Имя родины присутствует в его стихах как мера всему: и таланту и задачам. Он жаден и тороплив. Признав Кольцова и Клюева своими учителями, уже через несколько стихотворений поэт рязанской деревни прибавляет к ним Брюсова и Блока. Характерно, что их имена названы в минуту грустных сомнений: «Не разбудишь ты своим напевом дедовских могил!» В данном случае Брюсовым и Блоком обозначен непостигнутый рубеж за пределами крестьянской темы.

У этих поэтов, особенно у Блока, он учился лиризму и философичности. Символизм был для него чужд. Для символизма Есенин был слишком конкретен, в его стихах всегда было много плоти.

Таков был путь Есенина до эпохи огромных социальных потрясений. К этому времени он вполне сформировался как отличный национальный поэт. Но если бы его развитие остановилось на этом рубеже, он остался бы на добротном клюевском уровне. Есенин же на несколько голов поднялся выше своего учителя. На новый творческий рывок подвигала его Октябрьская революция. Февральский переворот не мог вызвать в нем энтузиазма, потому что он не решил ни одной из главных проблем: ни проблему земли, ни проблему мира. А у чуткого поэта уже созревали строки, которые поныне живут как лозунг:

В мужичьих яслях

Родилось пламя

К миру всего мира!

Сергей Есенин как поэт не мог не родиться! Без него наше представление о революционном времени было бы далеко не полным. Он, как и Маяковский, пришел в поэзию не по капризу тщеславия, а был мобилизован и призван революцией.

Крестьянский вопрос — самый больной и самый сложный вопрос нашей русской истории. Ни одно из его решений не было окончательным. Вот почему ленинское решение этих сложностей было принято и поддержано крестьянством. Об этом времени поэт написал свою замечательную поэму «Анна Онегина», где на вопрос крестьян о Ленине дан ответ, до сих пор один из лучших в нашей поэзии:

«Скажи,

Кто такое, Ленин?»

Я тихо ответил:

«Он — вы».

Обратите внимание на трогательный грамматический сдвиг: крестьяне спрашивают не «кто такой», а «кто такое».

Поэма была написана в 1925 году, и в ответе Есенина — уже итоговая, выстраданная поэтом мысль. Уже позади военный коммунизм с его продразверсткой и хлебными реквизициями, с шатаниями крестьян и самого Есенина, писавшего трагические стихи о том, что он последний поэт деревни, которую давят каменные руки шоссе, на которую черной гибелью надвигается паровоз.

Вместе с гибелью деревни ему чудится и собственная гибель.

Отсюда и появляется тема бесшабашного озорства: перед смертью хоть покуролесить! Конечно, здесь, как говорят, виновата была и богема. Но богема богемой, однако под влиянием богемы поэт не поступился ни одним своим творческим принципом. Да простят меня строгие товарищи, если я скажу, что при богеме один глаз Есенина был хмельным, а другой глаз — глаз художника — внимательно следил за тем, что происходит вокруг. Иначе как объяснить ту огромную работу, которую он проделал, прежде чем пришел к выводу: