— Лазарев, подь-ка и ты сюда! — снова разнесся по рощице зычный бас разъяренного прапорщика Песни, не предвещавший виновнику ничего хорошего. — По душам побалакаем за твою машину. Вместе вспомним, что входит в техосмотр на малом привале.

Призыв Песни раздался за спиной майора Антоненко в тот момент, когда он вернулся к дереву, возле которого сидели офицеры.

— Однако это уже слишком! Нарочно он, что ли? — возмутился Антоненко. — До чего этот ваш Песня распущен! Ведь сделал же ему внушение, а он опять за свое.

— Во-во, разоряется, как царь и бог! — поддержал его уже воспрянувший духом старший лейтенант Авакян. Но майора Антоненко это единомыслие почему-то неприятно задело. Подумал: «Выкручивается комбат, вот и поддакивает».

— Али Гасанович, и это опять ваш водитель, — спокойно произнес Савельев. — Мне такое не нравится. Ну-ка, товарищи командиры, еще раз все проверить — через пять минут отправляемся.

Комбаты ушли, и только после этого подполковник Савельев с мягким укором сказал майору Антоненко, отвечая на его реплику:

— Напрасно вы так про нашего автотехника, Василий Тихонович. Песня — специалист, каких еще поискать. Грешен, правда, крепким словцом. Срывается порой. Но мало ли что в сердцах скажешь. Не по этому о людях судят, а по отношению к делу. Советую этим мерилом пользоваться. Ручаюсь: не ошибетесь никогда.

— Не скажите. «Грешок», как вы его назвали, немалый. Не сделал что-то солдат — подскажи, заставь. Без выражений, без ругани. Знает про это прапорщик? Знает! Значит, надо спрашивать с него строго. И никакого снисхождения! Не поймет, что я ему сказал, начну с него стружку снимать: накажу пару раз покрепче. Так и от «грешка» избавится! — раздраженно выпалил майор Антоненко.

— Ну, знаете! — рассердился и Савельев, — Так вы с людьми не много наработаете! Наказаниями-то. Я вам говорю: на руках Песню носить надо. Если бы не он, некоторые машины на законном основании сейчас в автопарке стояли бы. Списывать их пора, а вы посмотрите, как они ходят! Вот что такое Песня!

— Чувствуется, носитесь вы с ним! Вот он и разоряется!

— Что за шум, а драки нет? — подошел к спорящим майор Трошин. — О чем толкуете, командиры?

— Слышали, какие рулады выдавал ваш автотехник? — надеясь на поддержку замполита, обратился к нему майор Антоненко. — Я говорю, что пресекать надо такие вещи, а Алфей Афанасьевич предлагает на руках прапорщика носить. Может, мне пойти извиниться? Дескать, зря замечание сделал, ругайтесь себе на здоровье, товарищ Песня, раз это для пользы дела!

— Зачем же такие крайности? Верно и то и другое, вот что я вам скажу на это, — попытался примирить обоих командиров майор Трошин. — И пресекать надо, и носить на руках. Грубоват Песня, но никто и не собирается его за это по головке гладить. Целинная вольница подпортила парня. Сейчас-то он редко срывается, а вы бы посмотрели на него хотя бы несколько лет назад.

— Представляю, — иронически хмыкнул майор Антоненко. — Не пойму, зачем вы с ним цацкались столько времени? Уволили бы, и все.

— Больно вы скоры на расправу, Василий Тихонович, — неодобрительно сказал майор Трошин. — Гнать — проще всего, не много ума надо. Если человек трудится как вол и ошибается, его надо лишь поправить. А вот если и не работает, и ошибается, такого следует карать беспощадно. За что прикажете Песню карать? Человек за дело болеет, машины для него что существа живые. Он за них готов любому, извините, кислород перекрыть. Ему бы сдержанности больше, воспитания, а вы его хотите по кумполу стукнуть, грубо говоря. Воспитывать его следует. Да что это я вам прописные истины толкую, Василий Тихонович? — спохватился вдруг майор Трошин.

— Есть еще и другие истины. Уставные. Весьма мудрые и непреложные! — в голосе Антоненко зазвучал металл. Он решил высказаться до конца, чтобы замполит понял, что либеральничать у себя в дивизионе он никому не позволит. — Этих истин я придерживался всегда. И хочу, чтобы мои подчиненные их соблюдали. Понимаю: вы разъясняли прапорщику, как он некрасиво, неинтеллигентно поступает. А следовало просто наказать раз-другой, чтоб неповадно было, и все стало бы на свои места. А нет — уволить из армии!

— Погодите, — сердито вмешался Савельев. — Как это у вас, майор, все легко и просто! Позавидуешь, честное слово! Не прав Песня, кто ж спорит? Но что бы человек ни натворил, надо разобраться и понять, почему он так поступил. Иначе до причины, до корней не доберемся. И будем верхушки сшибать. Вы не правы, майор. Во-первых, мне неловко это делать, но придется напомнить, что пока дивизионом командую я. И вы поступили нетактично, делая замечание моему подчиненному. Во-вторых, вы не разобрались ни в чем, а уже посоветовали прапорщику заниматься только своими делами. Так вот: зампотех в отпуске, и Песня выполняет его обязанности. Дальше: вы не знаете, что Поздняков чуть не вывел из строя тягач, а автотехник чинил его, не смыкая глаз, почти неделю. Так скажите, какие нервы надо иметь, чтобы после этого спокойно напомнить водителю, что он должен делать на привале? Хорошо, давайте посадим прапорщика на гауптвахту за то, что он не сдержался сейчас, видя такое безобразие, власти у нас на это хватит. Или все же побеседуем с человеком, скажем ему что так нельзя? Парень ведь — руки золотые, а вы — «уволить»! Такими людьми нельзя разбрасываться. И стращать тоже. Все, хватит споров, пора ехать. Иван Кирилыч, командуй «По машинам», а то я совсем осип, — сказал подполковник Савельев замполиту.

— Извините, товарищ гвардии подполковник, за «во-первых». Это единственное, в чем я с вами согласен. — Майор Антоненко явно хотел, чтобы последнее слово осталось за ним.

Савельев поморщился — то ли от боли, то ли от неискренности извинения майора, то ли от его упрямства, то ли от всего вместе, — но ничего не ответил. Тяжело поднялся с земли и молча пошел к газику.

Майор Антоненко отправился следом. Он довольно быстро остыл и теперь жалел, что затеял этот бесполезный спор с подполковником: «Разволновал только старика. Пусть себе думает, как ему хочется, а мы как-нибудь и сами разберемся, что к чему. Прощать проступки даже Песне я не собираюсь, так-то!»

В свои тридцать три года майор Антоненко не любил менять убеждения, даже если в доводах его противников была логика. А в словах Савельева она присутствовала. Этого майор не мог не признать. Но и только…

И опять колонна петляла среди барханов, оставив позади хлопковые поля и рощицу. Все так же впереди шли дозорные машины, и разведчики наблюдали за местностью, готовые в любой момент захлопнуть люки и начать химическую и радиационную разведку, если местность перед колонной окажется «зараженной», или вступить в «бой» с «противником», если вдруг встретится засада. И хотя все понимали, что на самом-то деле никакого противника не существует и в помине, артиллеристы были предельно внимательны. Еще ни одного марша не проходило, чтобы командир дивизиона не проверил их бдительность, незаметно выслав на маршрут подыгрывающих за неприятеля или не приготовив какой-нибудь иной «сюрприз». И боевое охранение вело разведку по всем правилам, как будто шли настоящие военные действия.

Связь с дозорными машинами держал рядовой Климов, сидевший в командирском газике. Сейчас Климов вслушивался в наполненный шорохами и треском эфир, немного сдвинув вверх наушники, чтобы не пропустить распоряжений командира дивизиона. Но пока все было спокойно, и мысли Климова вертелись вокруг ожидаемых в дивизионе перемен. Очень уж не хотелось ему, чтобы батя уходил. Сравнивая Савельева с новым командиром, он обнаруживал у подполковника все больше достоинств, которых прежде не замечал или не придавал им значения, относя их к само собой разумеющимся. Таким, как батя, он представлял себе командира, когда еще только собирался в армию.

Припомнилась Климову первая беседа с подполковником, когда их, новобранцев, собрали в ленинской комнате и Савельев пришел в парадной форме со всеми орденами и медалями. Им тогда очень понравилось, что у них такой боевой командир. Они завороженно слушали его рассказ об их части, которая с первого и до последнего дня войны била фашистов. И всем польстило, что теперь они гвардейцы.