— Вернемся — представите рапорт на краткосрочный отпуск рядовому Прокофьеву. — Но, видимо вспомнив, что тогда уже будет не властен подписывать любые рапорта, спросил у майора Антоненко: — Не возражаете, Василий Тихонович?

— Ну почему же возражать? — улыбнувшись, ответил тот. — Вполне заслужил.

Прокофьев с благодарностью посмотрел на нового командира, что не ускользнуло от зоркого бати. И подполковник Савельев обиделся: «Вот уже один мой ученик и переметнулся. В рот майору глядит, как глухонемой, каждое слово ловит. А я уж будто и не командир для него!» Понимая несправедливость своей обиды, он все же не удержался и сурово сказал разведчику:

— А «бой», кажется, еще не кончился, товарищ Прокофьев, не так ли? Продолжайте наблюдение!

— Есть! — стер с лица счастливую улыбку дальномерщик и вернулся к прибору.

Савельев на этот раз зря обиделся на солдата: благодарный взгляд Прокофьева означал другое. Разведчик попробовал метод, подсказанный майором Антоненко утром, попытался за «южных» разместить их НП. И решил, что лучшего места, чем похожий на вазу холм, не придумаешь: и местность перед ним отлично просматривается, и артиллеристы «северных», за неимением других подходящих точек, возьмут эту высотку как ориентир. А на нем кто же будет искать еще и цели? Решил так, присмотрелся после огневой подготовки — и вот удача! И ею Прокофьев обязан майору, а не Савельеву. Он стал первым в дивизионе учеником Антоненко.

Но подполковник Савельев не знал всего этого и, стоя у бруствера, наблюдая за атакой мотострелков, никак не мог отделаться от ревнивого чувства, хотя и понимал, как оно нелепо. Но вскоре, увлеченный картиной «боя», он успокоился.

Антоненко же сразу разобрался, как в общем-то еще неопытный разведчик сумел отыскать НП. Слишком уж сложна была хитрость «противника», чтобы Прокофьев разгадал ее, пользуясь принятым в дивизионе методом поиска. И поддерживая поощрение старого командира, он вознаграждал не только разведчика за находчивость, но и себя за приобретение союзника.

А на КНП вся власть теперь перешла к полковнику Кушнареву, и только его голос гремел на высоте. Размноженный связистами, он звучал в наушниках командиров танковых рот, доходил до комбатов, ведущих в «бой» свои подразделения.

На большом пространстве в боевых линиях мчались приземистые танки, ведя на ходу пушечный и пулеметный огонь. Взрывы потрясали предгорья, в клочья разнося фанерные щиты; изрешеченные очередями, валились как подкошенные групповые мишени. Стихли на минуту грохот пушек и татаканье пулеметов — танкисты увели в сторону свои бронированные машины. И тут же шум боя снова усилился — бежавшие за танками цепи мотострелков атаковали передний край обороны «южных». Раздались хлопки взрывов ручных гранат, яростный треск автоматных и пулеметных очередей, к ним присоединилось аханье гранатометов. И все это покрыло наконец мощное победное «ура», обозначавшее, что пал один из рубежей обороны «южных».

А батареи дивизиона тем временем одна за другой оставили огневые позиции, перебрались на запасные. Сюда почти не доходил шум сражения, и осмелевшие жаворонки вновь взметнулись серыми комочками в синюю вышину и звонко повели свои переливчатые песни. К ним прислушивался майор Глушков, чуть сдвинув вверх наушники радиостанции, ожидая приказа на поддержку огнем или на свертывание дивизиона в колонну.

Три часа шел упорный «бой» за населенный пункт, и наконец обороняющийся «противник» отступил. Полковник Кушнарев выдвинул из второго эшелона батальон капитана Соханя, усилил его танками, приказав преследовать отступающих. Остальные силы полка и артдивизион снова двигались в колонне позади.

Замысел Кушнарева был прост: на плечах отступающих ворваться на перевал и совместным ударом с высланным им в тыл обходящим отрядом зажать «южных» в горном мешке.

Но этому не пришлось сбыться: «противник» сопротивлялся отчаянно, стараясь оторваться от наседающих мотострелков. То и дело дозоры докладывали капитану Соханю об обнаруженных заслонах «противника». Приходилось спешиваться с машин и атаковать. Хотя результат стрельб полка еще не объявлялся, все уже знали о «пятерке». И батальон сметал заслоны, рвался неудержимо вперед, забыв о жаре, не обращая внимания на пыль, смешивающуюся с по́том и жесткой маской оседающую на лицах, — только бы закрепить, развить успех товарищей! И все-таки им пришлось остановиться, когда «противник» применил «отравляющие вещества». Вернее, они проскочили ущелье на приличной скорости, но поступила команда произвести дегазацию оружия и бронетранспортеров. Проделал батальон это быстро, но сумерки его все-таки опередили.

Идти дальше, к перевалу, атаковать его, предварительно не разведав, было бы слишком безрассудно, и полковник Кушнарев приказал готовиться к атаке на рассвете. Полк и артдивизион расположились в предгорьях, рассредоточившись в оврагах и лощинах. После ужина разведчики ушли оборудовать наблюдательные пункты, а огневики принялись за подготовку позиций батарей.

В палатке, где находился штаб дивизиона, склонились над картами старый и новый командиры и начальник штаба. Майор Глушков высчитывал перепады высот, чтобы учесть их завтра при подготовке данных для стрельбы. А оба командира изучали район предстоящих действий, строили различные предположения насчет того, как и где могут размещаться опорные пункты «южных».

— Напрасно мы себе головы ломаем, Алфей Афанасьевич! — сказал наконец майор Антоненко, отходя от стола.

Он заметил, что после утренних стрельб подполковник Савельев помрачнел, задумался. Лишь на минуту оживился, когда стало известно, что дивизион отстрелялся с отличной оценкой, а потом вновь сдвинулись у переносицы брови. Тревожится, наверное, командир за перевал. И напрасно: разгрызут они этот орешек, и беспокоиться не о чем.

— Наблюдательные пункты у нас расположены правильно — все три сопки хорошо просматриваются, — продолжал майор Антоненко, стараясь развеять угрюмость Савельева. Он сам себе не смог бы объяснить, почему после всех их схваток, замечаний, больно задевающих самолюбие, чувствовал симпатию к подполковнику и хотел помочь ему. — Остается ждать разведданных. Мы можем начертить с десяток вариантов обороны «южных», а что толку? Они возьмут одиннадцатый, двенадцатый… Все зависит от того, сколько у них сил осталось. Так что предлагаю отдыхать, чтобы самим силами запастись. Завтра все станет яснее.

— Последнее предложение всячески поддерживаю: пора отдыхать, — подхватил майор Трошин, появляясь в палатке. — Но для начала делаю вам выговор, отцы-командиры, за то, что не были на беседе. Стоило бы поприсутствовать. Председатель здешнего колхоза — умнейший дядька, бывший фронтовик, полный кавалер орденов Славы! Рассказывал, как воевал, как его колхоз живет. Артиллеристы про усталость забыли. Тут таких овец разводят — шерсть до земли! Арбузов и дынь по два урожая снимают. Кстати, привез председатель для пробы целую машину. Наши гвардейцы десерт этот умяли — будь здоров! Практически оценили. А вы оторвались от масс, как будто не они завтра утром перевал будут штурмовать.

— Виноват, каюсь, — серьезно повинился майор Глушков, не отрываясь от работы.

— То-то, что виноваты, — улыбнулся Трошин. — Учтите на будущее. Ну-с, а теперь ужинать — и на покой. И чтобы никаких возражений! Кстати, там для вас пару арбузов оставили.

Антоненко хотел возразить — что-то не то, на его взгляд, делал замполит: учения есть учения, ни к чему в это время встречи с местным населением. Закончится все — другое дело. Но промолчал, помня поражения в предыдущих спорах. И правильно сделал. У Трошина уже был разговор на эту тему в свое время с подполковником Савельевым. Он тогда легко доказал, что наступательный дух солдат поднимается не только беседами об агрессивной сущности капитализма, но и встречами с теми, кого они учатся защищать. И не после учений, а до и в ходе их, если представляется возможность делать это. Савельев, поразмыслив, согласился. Вспыхни снова спор, майор Антоненко опять оказался бы против двух оппонентов.