Потом, чтобы согреться, они помчались наперегонки, и Иван, как и случилось на самом деле, сорвался с обрыва. Только во сне он летел вниз долго, совсем не так, как тогда. Медленно и неотвратимо падал, ощущая жуткую леденящую пустоту в груди. Правда, удара о землю, такого, что исчезло дыхание и он, как рыба, выброшенная на берег, долго и бесцельно хватал ртом желанный воздух, пока внутри что-то не отпустило, — такого удара теперь не последовало. Но боль была. Не горячая, пронзительная, от которой хотелось криком достать до деревни, чтобы прибежала мать, а приглушенная, далекая, точно отголосок, воспоминание той боли. Впрочем, ни сейчас, ни тогда он не издал ни звука, боясь, что Генка станет ругать его за испорченную рыбалку, за то, что связался с этаким недотепой, сиганувшим ни с того ни с сего в глубокий овраг. Ведь Генка, хоть и был на класс младше Ивана, верховодил в их мальчишеской дружбе. Но Генка перепугался не меньше его. Скатился вниз по оврагу, залепетал: «Вань, ты чего? Не больно ушибся?» Увидев кровь и вывернутую ногу, побелел. И начал торопливо перевязывать своей рубахой, приговаривая: «Вань, ты потерпи. Ничё! Счас я тебя мамке доставлю. Залечит — будто не было». Потом поднял Ивана на руки и понес назад в деревню. Ни разу не передохнул за дорогу — худенький паренек был, но жилистый. И все же у самой околицы оступился и, не удержавшись, упал. И опять Иван целую вечность проваливался в какую-то черную пропасть. А когда вынырнул из забытья, увидел близко склонившееся к нему лицо Генки, красное, взмокшее от пота, и его расширившиеся от испуга зеленые с желтыми лучиками глаза. Он тормошил Ивана за плечо и говорил совсем не к месту и почему-то с угрозой:

— Запомним, товарищ сержант! Запомним! Запомним!

Потом еще раз, теперь сильнее, его дернули за плечо и сказали уже другим, не Генкиным, голосом:

— Товарищ сержант, а товарищ сержант! Тревога!

Иван выскочил из сна, как из проруби. В следующий миг он уже танцевал на одной ноге, пытаясь другой попасть в штанину галифе и досадуя на себя за то, что проспал даже рев сирены. Краем глаза он успел заметить, что соседняя кровать пуста. Ее хозяина Генки Семенова, с которым судьба свела Ивана и в армии, уже не было в спальном помещении.

«Начал выполнять обещание. Сам собрался, а меня не разбудил. Друг детства! Ну-ну, — думал Иван, торопливо натягивая сапоги. — А я про него оправдательные сны смотрю. Тревога все-таки. Мог бы личные обиды забыть. Ладно, Гена, запомним и мы».

На ходу застегивая пуговицы, Иван вскочил в оружейную комнату, выхватил из деревянной стойки пирамиды свой автомат, выдернул из нижнего ящика противогаз, забросил за спину вещмешок с притороченной скаткой шинели и побежал к выходу из казармы.

— Построение на плацу! — крикнул ему вдогонку дневальный по роте.

«Почему на плацу? Что еще за новости? — всполошился Иван, собравшийся было мчаться, как обычно, в автопарк, откуда они выезжали на боевых машинах прямо на пункт сбора. — Что там еще стряслось?»

Только сейчас тревога по-настоящему охватила его. До этой команды Иван действовал механически, по привычке, укоренившейся в нем за полтора года службы, за десятки таких же вот внезапных ночных тревог. Все они были похожими одна на другую. И стали для Ивана совершенно обычным явлением, как построение на утренний осмотр или на вечернюю поверку. А тут что-то не то…

Он прибавил шагу, обгоняя темные фигуры бегущих солдат, торопясь узнать разгадку столь странного приказа. Вопрос сидел теперь в нем, точно заноза. А ответа он не знал. Только мог предположить: вдруг тревога настоящая, боевая? Иван готовился к ней с тех пор, как надел военную форму, не исключая, что может наступить и такой час, когда от него понадобится все, чему он научился здесь, в армии, и чему обучал свое отделение. И сейчас, считая, что смена места сбора по тревоге связана с чем-то очень серьезным, прикидывал мысленно, кто из его солдат подготовлен к такому испытанию. Иван беспокоился только за двоих новобранцев, прибывших в отделение всего два месяца назад, — рядовых Чудинова и Гопанюка. Им бы еще с месячишко позаниматься, хотя бы на ротных учениях побывать. О Генке Семенове он не подумал, хотя тот тоже был в армии без году неделя — из весеннего пополнения. Но это же Генка! Он за эти два месяца старослужащих догнал.

Иван строил отделение, придирчиво проверяя, все ли снаряжение солдаты забрали из казармы и ладно ли пригнали его на себе, а сам беспокойно вглядывался в белеющие в темноте лица своих подчиненных, тревожась за ребят, как наседка, готовый принять их под свою защиту от возможной опасности. Он чувствовал себя сейчас намного взрослее их, хотя был старше на самую малость: на каких-нибудь несколько месяцев, от силы — на год. И лишь в ту минуту, когда командир батальона начал читать боевой приказ, подсвечивая себе карманным фонариком, на сердце у Ивана полегчало. Ничего особенного не случилось: обычная учебная тревога. Условный «противник» высадил десант, а их батальону предстояло уничтожить его, выйдя через лес к нему в тыл. Бронетранспортеры там не пройдут, а в обход долго, — значит, надо совершить марш-бросок. Можно идти, можно бежать — это не кросс, но кровь из носу, а быть на месте ко времени, указанному комбатом.

Иван даже немного развеселился оттого, что страхи его оказались напрасными, и еще потому, что вспомнил, как вчера перед отбоем Генка Семенов пытался увильнуть от воскресного трехкилометрового кросса. Сейчас хочет или не хочет, а побежит все шесть километров с полной выкладкой. Так-то вот, Гена, лучший друг детства! Побежишь как миленький. Тут уж никто тебя ни по дружбе, ни по службе не освободит.

— Больные есть? — спросил комбат.

— В санчасти больные! — озорно выкрикнул кто-то из строя. Остальные сдержанно засмеялись.

— Отставить разговоры! — нестрого одернул шутника командир батальона. — Командиры рот, выводите подразделения на свои маршруты. В пять ноль-ноль жду докладов о прибытии в район сосредоточения. Все, время пошло!

Бархатная чернота неба незаметно переходила у горизонта в густой синий цвет. Но в лесу еще было темно. Рота бежала по узкой тропинке, вытянувшись в длинную цепочку. Замыкало ее отделение сержанта Коржева. Иван построил его, как собирался это сделать на воскресном кроссе. Впереди Семенов, замыкающим он сам. А в середину поставил рядовых Чудинова и Гопанюка — бегали они пока слабовато, хотя и одного призыва с Семеновым, но с Генкой никто, кроме Ивана, не смог бы тягаться. Чемпион области все-таки, перворазрядник. И с какой вдруг стати он вчера захотел отвертеться от кросса?

«Тоже мне сачок нашелся! — насмешливо думал Иван, довольный, что все в его отделении идет нормально. — Врать не научился, глаза от стыда прячет, а туда же!»

Он вспомнил вчерашний разговор благодушно, наверное, потому, что в памяти еще свеж был сон про Генку. А вообще-то Иван никому не прощал обмана. Но разве можно всерьез принимать Генкину выходку? Как это он вчера? Отозвал в сторону, попросил:

— Вань, ты это… освободи меня от кросса, ладно?

— Что случилось? — недовольно спросил Иван, рассчитывавший на его помощь. — Ты что, ногу натер?

— Ага, — ухватился за подсказку Генка. Но затем, видно посовестившись, помялся и добавил, отводя взгляд: — Ну, что-то вроде этого…

— Эх ты, горе луковое! — Иван понял выступившую на его лице краску по-другому: стыдится, дескать, Генка своей неловкости. — До сих пор не научился портянки наматывать? Ну-ка, покажи ногу!

От былого Генкиного превосходства давно и следа не осталось. За эти два месяца Иван дал другу понять свое старшинство не только в положении, но и в возрасте и опыте. И теперь Семенов покорно стаскивал сапог, явно медля, ожидая, что сержант остановит, поверит на слово. Но Иван молчал, и Генка потянул сапог назад.

— Ладно, Вань, — сказал он небрежно, не поднимая головы, и Ивану были видны алые Генкины уши. — Чего комедь ломать? Неохота мне бежать, и все!

— Вон оно что! — Сержант понял наконец, что Генка просто водит его за нос. — Неохота? Так вот запомните, товарищ рядовой Семенов: чтобы я слышал от вас такие просьбы в первый и последний раз! Ясно?