— Ты больше не будешь "петь"!

— Что? — я резко села и развернулась к нему всем корпусом, — Почему? Мне показалось, что вплоть до "до" третьей октавы все было замечательно.

— Я не понимаю о чем ты, дорогая, но петь ты не будешь!

— Но почему? — сжав кулаки, я непонимающе смотрела на Дара, — У меня хороший голос.

— Милая, — мужчина поморщился и страдальчески вздохнул, — Помнишь, мы договаривались быть честными друг с другом? Помнишь?

Не спуская глаз с жениха, я медленно кивнула, судорожно пытаясь понять, к чему этот весь разговор. Согласна, конечно, верхние ноты лучше не брать, во избежание, так сказать, но контральто у меня выходит изумительно.

— Ты ужасно поешь.

— Что? — распахнув глаза от такого заявления, решила переспросить, вдруг мне показалось и он имел в виду что-то другое, — Как я пою?

— Прости, милая, — он скривился словно от зубной боли и, вздохнув, с силой потер лицо ладонями, а потом решительно на меня посмотрел и отрезал, — Отвратительно.

— Но…, - открыв рот, закрыла и мотнула головой, отгоняя от себя это слово.

"Отвратительно"? Я? Я не могу петь отвратительно! Я столько лет жила музыкой, заработала на ней имя! Да я годами вытачивала и пестовала каждую ноту и ее звучание. Я не могу петь "отвратительно"! Он шутит.

— Ты серьезно?

— Эли, маленькая моя, давай ты не будешь нервничать, может быть тебе просто раньше об этом не хотели говорить? Пока ты спала, я спросил у Рауша насчет твоих музыкальных талантов, но он отмолчался.

— Он никогда не слышал, как я пою, — закусив губу, бессмысленно пялилась в точку над головой Дариуса и пыталась понять и принять его слова.

"Отвратительно!" Так не бывает! Столько лет и… Может он просто ничего не понимает в музыке?

— Ты занималась раньше?

— Да.

— И-и-и?

— Все было отлично! Я замечательно пою!

Всхлипнув, прикрыла рот ладонью, а потом почувствовала, как кожа стала влажной.

Я плачу? Нет! Не может быть… Я просто..

И снова всхлипнула.

— Эли?

— Ты соврал! Зачем ты так сказал?

Да он наверняка ничего не смыслит в музыке! Он военный. Чем там увлекаются военные? Маршами, построениями, тренировками, чем? Явно не оперной музыкой. Да и не пела я толком, обычная распевка.

Проморгавшись, села ровнее.

— Эли, я не врал.

— Ты ничего не понял, это была обычная распевка. Давай попробуем еще раз. Сопрано брать не буду, от него почему-то неприятности, но остальное давай попробуем.

— Эли! — Дариус поднялся и сделал пару шагов ко мне.

— Стой! — останавливая, вытянула ладони вперед и уперлась пальцами в твердое горячее тело.

— Эли, милая, давай не будем рисковать.

— Не будем, не переживай, я слегка.

— Маленькая моя..

— Подожди, не мешай!

Закрыв глаза, сделала пару вздохов и выдохов и запела старинную колыбельную, медленную и тягучую как патока. Сладкую и уютную. Давно, когда я еще была никем, когда мое имя произносила лишь мать, да одноклассники, когда мне было плохо и больно, мне всегда хотелось слышать именно ее. Эти звуки успокаивали и убаюкивали, оплетая душу нежностью и любовью. Именно ее я буду петь своим детям.

Выводя голосом знакомые слова, я вкладывала свое сердце в каждый звук, пытаясь донести до стоящего напротив мужчины всю красоту музыки. Это не местный театр с его отвратительной пародией на прекрасное. Скажите, разве можно принять за вокал тот вой и скрежетание, напоминающее крепкую дружбу наждачной бумаги со стеклянной поверхностью? Нет, и еще раз нет! Даже современный рэп со своим речитативом, далекий от музыки как луна от солнца, и тот намного музыкальнее, чем слышанное мною выступление.

Пальцы соскользнули с кителя и опустились на кровать, цепляясь когтями о тонкую ткань простыни. А я выводила последние строчки, вслушиваясь в себя и в незаметное дыхание Дариуса, разбивающее тишину комнаты. Практически прошептав последнее слово колыбельной, опустила голову, спрятавшись за завесой распущенных волос, и уставилась на сцепленные руки, нервно мнущие ткань.

Дариус молчал. Стоял и молчал, пока моя самооценка падала все ниже и ниже, а душу затапливала паника и непонимание. Неужели все так плохо? Но почему? Ведь ничего не изменилось, я же слышу!

— О чем ты пела?

Сглотнув, подняла голову вверх, всматриваясь в наклоненное ко мне лицо, внезапно ставшее ниже и повернувшееся в профиль, это Дар решил сесть рядом, на пол, и облокотиться о кровать спиной.

— Не понравилось? — выдохнув, затаила дыхание в ожидании ответа. Я чувствовала себя пловцом, в миллионный раз нырнувшим в уже знакомое место, но внезапно оказавшимся не в исследованном "от" и "до" бассейне, и даже не в соседнем озере, а неизвестно где, посреди штурмующего океана.

Если он скажет "нет". То… что?

Руки сжались в кулаки.

Даже если он скажет "нет" я ведь не перестану петь, я буду пробовать снова и снова, но уже не с ним, потому что… это больно, когда уверенность в себе разбивает близкий человек. Удивительно, но Дариус за последние дни действительно стал близким, не любимым, еще нет, но близким.

Когда это случилось? И зачем я подпустила этого мужчину так близко!?

— Дариус! — дверь с размаху хлопнула о стену впуская разъяренного Рауша, — Я же просил ничего не предпринимать!

Напряжение тяжелыми, неповоротливыми щупальцами расползалось в воздухе, охватывая не только наши фигуры, но и все пространство вокруг. Казалось, что поднеси спичку, и оно вспыхнет белым пламенем, сжигая нас дотла, не оставляя и намека на дальнейшее благополучное существование.

Мы снова сидели за столом, совсем как недавно, но если вчера за подобным столом сидели союзники, то сегодня больше враги. Мужчины находились строго напротив друг друга, буравя противника неприязненным взглядом. Мне же отводилось место наблюдателя, а потому я находилась ровно посреди них, ощущая волны неприязни и агрессии с двух сторон, благо, они были направлены не на меня.

Если смотреть сверху, то мы напоминали равнобедренный треугольник, где я была призрачной вершиной. Почему мы так сели? А кто его знает, я например, просто выбрала первое попавшееся кресло и, забравшись в него с ногами, укрылась теплым одеялом. После вчерашнего феерического вступления меня почему то морозило, а может быть это была реакция уже на сегодняшние открытия, кто знает…

Мужчины же явно придерживались лишь им известной схемы. Не выпуская друг друга из виду, они слаженно подошли и синхронно сели. Я бы назвала их бойцовскими петухами, просто потому, что была на них зла. Но если честно, они совершенно не походили на этих птиц, не было той кичливости и безбашенности, нет, они были собраны и готовы к броску, как кобры, как что-то умное и хищное, выжидающее удобного момента для единственного смертельного удара.

Я никогда не видела их такими по отношению друг к другу. Это было неприятно, странно, неестественно.

Вздохнув, поежилась и снова взглянула на мерцающую посреди стола проекцию моего тела, со всеми изменениями, несовершенствами, неточностями. Со всеми вчерашними ранениями. Картина удручала и заставляла задуматься о дальнейшей жизни. По всем параметрам выходило, что петь я больше не могу, если конечно хочу жить долго и счастливо.

Рауш, ворвавшийся в комнату больше получаса назад был очень убедителен, особенно убедительно выглядела потасовка между ним и Дариусом. Стремительная, молчаливая, смертельная. Они схлестнулись мгновенно, на несколько секунд, нанося друг другу молниеносные удары, а уже спустя минуты снова находились по разные стороны комнаты, зло поджимая губы и щуря глаза.

Я даже ничего не смогла понять, пока нянь, обзывая меня "безалаберной девчонкой, совершенно не заботящейся о своей жизни" и "беспомощной авантюристкой" ищущей приключения, не тыкнул носом во вчерашний эксперимент и не вывалил на меня кучу медицинских терминов. А потом он показал проекцию и популярно объяснил, что это за мрачные черные области в районе призрачной головы и грудной клетки, и предупреждающе красные туманности там же.