Втайне она назвала ребенка Ахилл Фландр Второй, но из осторожности нигде не указывала это имя, нося его лишь в своей душе. В свидетельстве же о рождении он был записан как Рэндолл Фирт – сама она теперь пользовалась именем Нишель Фирт. На самом деле так звали умственно отсталую женщину в спецшколе, где Рэнди когда-то работала санитаркой. Она знала, что вполне может сойти за особу соответствующего возраста: бегство из дома, тяжкая работа и постоянные волнения быстро ее состарили. Но какое это имело для нее значение? Она не пыталась заигрывать с мужчинами, которых знала достаточно хорошо, чтобы понять: никто из них не захочет жениться на женщине лишь затем, чтобы все свое внимание и заботу она посвящала чужому ребенку.

И потому она заботилась о внешности лишь в той степени, которой было достаточно, чтобы ее могли взять на работу, не требовавшую длинного резюме. Ее спрашивали: «Где вы работали раньше?» И она отвечала: «После колледжа – нигде, меня наверняка даже не помнят. Я почти не выходила из дому, но мой муж был не из тех, кто привык ночевать дома, и теперь у меня нет никакого резюме, кроме того, что мой ребенок здоров, в моем доме чисто и я умею работать, как будто от этого зависит моя жизнь, потому что так оно и есть». Как ни странно, после подобного ответа ее готовы были принять практически везде, куда она обращалась. Она знала, что в начальники ей никогда не выбиться, но и не стремилась к этому. Ей хотелось лишь одного: просто отработать свои часы, забрать Рэндолла из яслей, а потом разговаривать с ним, петь ему песни и учиться быть хорошей матерью, воспитывая здорового, смелого малыша, которому хватит характера, чтобы побороть фанатичную ненависть к своему отцу и бросить вызов всему миру.

Ее тревожили войны и часто мелькающая на экране отвратительная физиономия Питера Виггина, объявлявшего, что такая-то нация вступила в СНЗ, а такая-то стала его союзником. Она не могла постоянно скрываться. Отпечатки пальцев не сменишь, а во время учебы в колледже ее арестовали за магазинную кражу. Глупо – она действительно забыла, что взяла ту вещь, а если бы вспомнила, то, конечно, заплатила бы, как всегда. Но она забыла, и ее задержали после выхода из магазина, так что, как ей сказали, она совершила настоящую кражу. А поскольку она была уже совершеннолетней, ее арестовали. Потом, правда, отпустили, но отпечатки остались в системе. Так что когда-нибудь кто-то вполне мог выяснить, кто она на самом деле. И тот человек, который к ней обратился, который дал ей ребенка Ахилла, – насколько она могла быть уверена, что он никому ничего не расскажет? А имея его слова и ее отпечатки, ее с легкостью могли найти, сколь часто она ни меняла бы имя.

И тогда она решила, что если впервые в истории человек не может чувствовать себя в безопасности нигде на Земле, ему придется отправиться за ее пределы.

Зачем ей воспитывать маленького Ахилла Фландра Второго здесь, прячась ото всех, среди кровожадных чудовищ, готовых убить его в наказание за то, что его отец был лучше, чем они, если вместо этого он может вырасти на новой планете-колонии, где никого не будет интересовать, что ребенок на самом деле не ее или что он слишком маленький, – хватит и того, что он будет умен и трудолюбив, а она правильно его воспитает? Обещалось, что между колониями будет вестись обмен и их будут посещать космические корабли. Когда Ахиллу Второму придет время заявить права на свое наследие, свой трон, она возьмет его с собой на корабль и они вернутся на Землю.

Она читала о релятивистских эффектах космических путешествий. Полет мог занять сто лет или даже больше – скажем, пятьдесят лет туда и пятьдесят обратно, – но для нее прошло бы всего три или четыре года. Так что к тому времени все враги Ахилла давно умрут. Никто больше не станет распространять о нем злобную ложь. Мир будет готов услышать о нем заново, со всей непредвзятостью.

Рэнди не могла оставить малыша в квартире одного. Но на улице моросило – стоило ли рисковать, чтобы ребенок простудился? Как следует закутав, она уложила его в слинг. Младенец был настолько мал, что казалось, будто он легче ее сумочки. Ее зонтик защищал обоих от дождя. Она знала, что все будет хорошо.

До станции метро идти было далеко, но так было лучше – и суше – всего добраться до контактного офиса Министерства по делам колоний, где она могла подать заявку. Естественно, имелся определенный риск – у нее могли взять отпечатки пальцев, проверить ее данные. Но… они наверняка понимали, что многие предпочтут улететь на колонистском корабле, чтобы навсегда расстаться с прежней жизнью. А если обнаружат, что она поменяла имя, объяснением мог послужить арест за магазинную кражу. Она ввязалась в криминал и… что они могли предположить? Вероятно, наркотики… но сейчас ей хотелось начать все с начала, под новым именем.

Или, может быть, стоит воспользоваться настоящим.

Нет – поскольку под этим именем у нее не было ребенка. А если они усомнятся, что Рэндолл действительно ее сын, и проведут генетический анализ, сразу же обнаружится, что у него нет ни одного ее гена. Возникнет вопрос, где она его украла. Он настолько мал, что его примут за новорожденного. А роды прошли настолько легко, что у нее нет никаких разрывов, – может, у них есть анализы, позволяющие определить, рожала ли она вообще? Кошмары, кошмары… Нет, она назовет им свое новое имя и будет готова бежать, если за ней придут. Что ей еще оставалось?

Стоило рискнуть, чтобы забрать ребенка с планеты.

По пути к метро она прошла мимо мечети, перед которой стояли полицейские, регулируя движение. Неужели бомба? Она слышала про подобные случаи в Европе, но уж точно не в Америке. Во всяком случае, не в последнее время.

Нет, не бомба. Просто кто-то выступал. Просто…

– Халиф Алай, – услышала она чей-то голос, будто обращавшийся прямо к ней.

Халиф Алай! Единственный человек на Земле, которому хватило смелости выступить против Питера Виггина!

К счастью, у нее на голове был платок и она вполне могла сойти за мусульманку в светском городе, где многие мусульмане вообще не носили особых одеяний. Никто не обратил внимания на женщину с ребенком, хотя всех попросили оставить на стойке охраны вещи вроде зонтиков, сумочек и курток.

Рэнди прошла в женскую часть мечети, удивившись, что резная орнаментальная решетка мешает разглядеть происходящее в мужской части. Видимо, даже в либеральных американских мечетях до сих пор считали, что женщинам незачем смотреть на проповедника. Рэнди о чем-то таком слышала, но ни разу не бывала ни в одной церкви, кроме пресвитерианской, а там семьи сидели вместе.

По всей мужской части стояли камеры, так что, возможно, она видела немногим меньше, чем могли разглядеть большинство мужчин. В любом случае обращаться в ислам она не собиралась – ей просто хотелось хоть одним глазком взглянуть на халифа Алая.

Он говорил на общем, а не на арабском, чему она была только рада.

– Я остаюсь халифом, где бы я ни жил. Я возьму с собой в мою колонию только тех, кто верит в ислам как религию мира, оставив на Земле кровожадных ложных мусульман, которые называли своего халифа Черным Псом и пытались убить, чтобы объявить войну своим безобидным соседям. Закон ислама гласит со времен Мухаммеда и во веки веков: Аллах позволяет воевать, лишь когда на нас нападает враг. Как только мусульманин поднимает руку на врага, который на него не нападал, он больше не участвует в джихаде – он сам становится шайтаном. Объявляю, что все, замышлявшие вторжение в Китай и Армению, – не мусульмане и любой истинный мусульманин, который найдет этих людей, должен их арестовать.

С сегодняшнего дня, – продолжал он, – мусульманскими нациями могут править лишь свободно избранные лидеры. В выборах могут участвовать и немусульмане. Запрещено преследовать немусульман, даже тех, кто прежде был мусульманином, или лишать их каких-либо прав, или подвергать иной дискриминации. А если какая-то мусульманская нация проголосует за присоединение к Свободному Народу Земли и соблюдение его конституции – Аллах это позволяет. В том нет никакого преступления.