– Я полагал, – сказал он, – что одинокому страннику, о котором говорил наш общий друг, не требуется большой эскорт.

– Ровно столько, чтобы добраться туда, где свернулся, подобно змее, некий Толстый Канат.

Питер кивнул:

– Мои друзья сейчас пытаются выяснить его точное местонахождение.

– Надо полагать, достаточно далеко от фронта, – улыбнулся Алай.

– Если он в Хайдарабаде, – сказал Питер, – то его весьма надежно охраняют. Но если он за границей, в Пакистане, охрана, скорее всего, будет не слишком серьезной.

– В любом случае я не стану подвергать опасности твоих людей.

– Желательно, чтобы никто их не видел. Вряд ли многие рады будут узнать, что ты получил реальную власть с помощью Гегемона.

– Похоже, ты всегда оказываешься рядом, когда заходит речь о моей власти.

– Если победишь, этот раз станет последним, – заверил Питер.

– Он в любом случае будет последним, – улыбнулся Алай. – Либо солдаты последуют за мной, либо нет.

– Последуют, – убежденно сказал Питер, – если у них будет шанс.

Алай показал на свою маленькую свиту:

– Именно для этого со мной моя съемочная группа.

Улыбнувшись, Иван поднял рубашку, продемонстрировав бронежилет, гранаты, магазины и автоматический пистолет.

– Ого, – проговорил Питер. – Я думал, вы прибавили в весе.

– У нас, ребят из Боевой школы, – сказал Алай, – всегда есть план.

– Значит, пробиваться с боем вы не собираетесь?

– Мы собираемся войти как ни в чем не бывало, – объяснил Алай, – с работающими камерами. План простой, но действенный. Этот Толстый Канат всегда обожал съемку.

– Судя по моим источникам, он тщеславный и жестокий человек, – сказал Питер. – И неглупый.

– Посмотрим, – бросил Алай.

– Думаю, у тебя все получится.

– Я тоже так думаю.

– А потом, – добавил Питер, – надеюсь, ты сумеешь что-нибудь сделать с тем, на что жалуется Вирломи.

– Именно потому я не мог ждать более подходящего момента. Я должен отмыть ислам от этого кровавого пятна.

– Уверен, с таким халифом, как ты, Свободный Народ Земли вполне сможет сосуществовать с объединенным исламом, – сказал Питер.

– И я уверен, – согласился Алай, – хотя не могу сказать этого вслух.

– Но мне нужна страховка на случай, если ты умрешь, – продолжал Питер. – Сегодня или когда-нибудь в будущем. Мне нужно точно знать, что мне не придется иметь дело с халифом, с которым я не смог бы сосуществовать.

Питер протянул Алаю несколько листов бумаги. Это оказался сценарий. Халиф начал читать.

– Если ты умрешь естественной смертью и передашь трон тому, кого выберешь сам, мне это не понадобится. Но если тебя убьют, похитят, отправят в изгнание или еще каким-либо образом насильно свергнут, то мне без этого не обойтись.

– А что, если убьют или насильно свергнут тебя? – спросил Алай. – Что тогда случится с этим видео – если предположить, что я произнесу все это на камеру?

– Постарайся убедить своих последователей, чтобы они не считали, будто исламу пойдет на пользу мое убийство, – сказал Питер, – а о прочем позаботятся мои солдаты и врачи.

– Иначе говоря, мне просто придется рискнуть.

– Успокойся. Видео может пригодиться, только если у тебя не будет возможности от него отречься. А если я умру, для моего недостойного преемника оно не будет иметь никакой ценности.

– Верно, – кивнул Алай.

Встав, он открыл чемодан и облачился в роскошное одеяние халифа – каким его ожидал увидеть мусульманский народ. Тем временем оператор Питера настроил оборудование – и задник, чтобы не было видно, что видео снято на боевом вертолете в окружении солдат.

К воротам надежно охраняемого военного комплекса в Хайдарабаде – когда-то штаб-квартиры индийских войск, затем китайских оккупантов, а теперь пакистанских «освободителей» – подъехали три мотоцикла. На первых двух сидели по два человека, а на заднем седле третьего лежала сумка.

Они остановились вдали от ворот, чтобы ни у кого не возникло подозрений о самоубийственной атаке со взрывчаткой. Все подняли руки, чтобы какой-нибудь нервный часовой не выстрелил, пока один из них доставал из сумки видеокамеру и подсоединял к ней спутниковую антенну. Это привлекло внимание охранников, которые немедленно связались с начальством.

Лишь когда камера была готова, человек, ехавший на мотоцикле один, сбросил дорожный плащ, и часовых почти ослепила белизна его одежд – задолго до того, как он надел на голову платок-куфию и обруч-эгаль.

Даже те, кто находился слишком далеко, чтобы узнать его в лицо, догадались, увидев молодого чернокожего в белых одеждах, что перед ними халиф. Все рядовые солдаты и большинство офицеров не сомневались, что генерал Раджам будет в восторге от такого визита. Послышались многочисленные радостные возгласы, некоторые из которых напоминали боевой клич идущих в бой арабских воинов, хотя все здешние солдаты были пакистанцами.

Заработала камера. Алай поднял руки, принимая восхваления своего народа.

Он прошел через пропускной пункт, и никто его не остановил.

Кто-то подогнал джип, но халиф отказался сесть и пошел дальше. Однако оператор вместе с группой сели в машину и поехали рядом, а затем впереди халифа. Пока Ланковский, одетый в штатское, как и съемочная группа, объяснял семенившим рядом офицерам, что халиф оказал генералу Раджаму честь, которую тот, несомненно, заслужил, и все надеются, что генерал Раджам и те, с кем он пожелает эту честь разделить, встретят халифа на открытой площади перед солдатами.

Известие быстро разошлось, и вскоре Алая уже сопровождали тысячи солдат в форме, радостно выкрикивавших его имя. Они расчищали дорогу для съемочной группы, а те, кто считал, что может оказаться в поле зрения камеры, особенно пылко демонстрировали свою любовь к халифу – на случай, если их увидит и узнает кто-нибудь из дому.

Алай практически не сомневался: что бы ни замышлял Раджам, он не станет ничего делать перед камерой, снимающей на глазах у тысяч солдат и транслирующей в прямой эфир. Генерал предпочел бы подстроить Алаю авиакатастрофу или подослать к нему наемных убийц где-нибудь подальше отсюда. Но раз уж халиф оказался здесь, Раджам, скорее, стал бы выжидать, пытаясь выяснить, что у Алая на уме, и тем временем придумывая какой-нибудь невинный способ от него избавиться – убить или отправить обратно в Дамаск и держать там под более надежной охраной.

Как Алай и предполагал, Раджам ждал его наверху впечатляющей лестницы, ведшей к самому роскошному зданию комплекса. Однако халиф поднялся лишь на несколько ступеней и остановился, повернувшись спиной к генералу и лицом к солдатам… и к камере. Здесь было хорошее освещение.

Съемочная группа заняла свои места внизу.

Алай поднял руки, ожидая тишины. Возгласы смолкли.

– Солдаты Аллаха! – крикнул он.

В ответ раздался могучий рев, который сразу же стих.

– Где генерал, который вел вас в бой?

Снова радостные возгласы… но уже не столь восторженные. Алай надеялся, что Раджама не слишком оскорбит разница в их популярности.

Халиф не оглядывался, полагаясь на Ивана, который должен был дать сигнал, когда Раджам окажется рядом. Он заметил, что Иван дает генералу знак занять место по левую руку от Алая, прямо перед камерой.

Повернувшись, Алай обнял и поцеловал Раджама.

«Заколи меня насмерть прямо сейчас, – хотелось сказать ему, – ибо это твой последний шанс, кровожадный пес и предатель».

Но вслух он лишь прошептал Раджаму на ухо:

– Как говорил мой старый друг Эндер Виггин, ворота врага повержены, Раджам.

Затем он отпустил генерала, не обращая внимания на его озадаченный вид, и взял за руку, представляя радостно кричащим солдатам.

Потом поднял руки, призывая к тишине.

– Аллах видел все, что вершилось от Его имени здесь, в Индии!

Вновь раздались радостные крики. Но на некоторых лицах появилась неуверенность. Все смотрели видео Вирломи, в том числе и последнее. Некоторые, самые умные, понимали, что слова Алая звучат весьма двусмысленно.