Последний раз видел Ржевитина вчера, тогда же имел с ним разговор. Тут же повестил князя, дело важное, чего тянуть? О воеводе слышал худое и раньше, от Девочкина, но попервости сомневался...

   — А когда воевода огрел тебя по голове, сразу поверил, — заметил мимоходом Афанасий.

«Ах ты, змеёныш, — подумал Михайла, — насмешки вздумал строить? Ну, погоди у меня». Теперь в его ответах слышалась злость.

С Ржевитиным встречался нечасто. Игрушки? Нет, он из дитячего возраста выступил, не брал. Чего это он вдруг мне доверился? Михайла закатил глаза и вызывающе сказал:

   — Поди сам спроси, он сейчас многое тебе расскажет.

   — А кто тебе сказал, что он умер? Покажи-ка свой нож.

Михайла осёкся и растерянно огляделся.

   — Давай, давай, — приказал неожиданно заинтересовавшийся Долгорукий. Он внимательно осмотрел узкое, заострённое с обоих концов лезвие и заключил: — Хорошая сталь, входит, должно, как в масло.

Голохвастов подтвердил:

   — Убивает без шума и без крови, от него такая маленькая дырка, что плоть сама закупоривается.

   — Точно, я нынче на Малафее её едва приметил, — как бы между прочим заявил Афанасий, — и на Марфе, что вчера из проруби вытащили.

   — Врёшь, собака! — вскричал Михайла, казалось, ещё немного — и он бросится на юношу.

   — Врёшь ты, — спокойно ответил тот, — говоришь, что Ржевитинских игрушек не видел, а сам при себе имеешь.

Михайла дёрнулся и испуганно схватился за карман.

   — Давай сюда! — грозно приказал Долгорукий.

Павлов, однако, застыл в недвижности, страх прямо-таки парализовал его. Князь сделал знак слугам и вскоре с недоумением разглядывал свистульку. Попробовал дунуть, но, кроме змеиного шипа ничего не произвёл. Афанасий заметил:

   — Этот свисток с хитростью, её понять нужно. Скажи, князь, есть ли у тебя подозрение, что в крепости сидит Сапегин лазутчик?

   — Давно об этом говорено, за тем и собрались.

   — А если есть, то должен ляхам постоянные известия передавать, верно? Удобнее всего делать это тому, кто часто выходит из крепости. Стал я приглядываться, и вот он показался мне самым подозрительным: по должности служка, а замашки господские. Сначала не мог понять, как это делается? Бедная Марфа подсказала: он у всех на виду ссильничать её хотел, а девка, защищаясь, уцепила свистульку из его кармана и ударила по голове. Оружие, конечно, слабое, от удара рассыпалось, только часть у покойницы в руке осталась. Насильник не стерпел противления, пырнул её ножом и в прорубь сбросил, воспользовавшись общей суматохой. Потом её тело, когда затвор открыли, к трубам прибило...

Гурий, снова не сдержавшись, выкрикнул:

   — Нетто есть время сказки малосмысленные слушать?

Архимандрит, на что старец терпеливый, и тот осердился на выкрик:

   — Молчи, брат, и внимай, а ежели смысла не ловишь, вразумляйся. Продолжай, сын мой.

   — Я всё думал, зачем злодею эти свистульки носить, сам ведь сказал, что не ребёнок. И если, думаю, государь нам выручку послал, то вор по своей воровской думе непременно должен ляхов о том повестить. Так оно и вышло.

Афанасий обвёл палату счастливым взглядом, однако понимания не встретил.

   — Продолжай, сын мой, — осторожно сказал Иоасаф.

   — Я всё сказал. Писульки у него в свистульке! — Афанасий по-детски хохотнул невольной складнице. — Он её при выходе из крепости в договорное место кладёт, а кто-то из воров потом забирает. Князь, ты разбей глинянку, чего там.

Долгорукий хлопнул игрушкой о стол, среди черепков действительно белел свёрнутый трубкой бумажный лоскут, развернул его и прочитал:

«В лавру из Москвы идёт войско с обозом. Прибудет днями».

Приблизился к Михайле и спросил:

   — Тобою писано?

Тот съёжился под княжеским взглядом, куда только наглость девалась? Долгорукий поднял было руку, да задержал. — Эх, мараться не хочется. — Потом подошёл к Голохвастову и поклонился:

   — Прости обиду, Алексей Иваныч, мой подзор не от сердца был, но от неведения и навета.

Голохвастов застеснялся.

   — И ты прости, Григорий Борисыч, моё бранное слово... — а у самого голос дрогнул.

Архимандрит и вовсе слезами залился.

   — Счастье-то какое, помирились наши воеводы! Знал Господь, когда их свести, ведь ныне, 27 февраля, — Прощёное воскресенье. Отец Небесный учит прощать согрешения другим, тогда простятся и наши. Не станем же, братья, более судить друг друга, лучше подумаем о том, как бы не подать брату случая к преткновению или соблазну. Будем искать то, что служит миру, а не вражде. Винюсь перед вами, ежели чем обидел.

Иоасаф обошёл каждого, поклонился и сказал: «Прости, брат, отпусти вину мою». В ответ услышал то же. Мир и благодать установились в палате, лишь Афанасий чувствовал беспокойство от неполного разрешения дела. Не хотелось нарушать общий праздничный настрой, но скоро ли представится другой случай? Всё же решился, и когда Иоасаф подошёл к нему, проговорил:

   — Дозволь, отче, довершить начатое?

   — Доверши, сын мой, — отвечал тот, — ты ныне хорошо потрудился.

Афанасий выступил вперёд и сказал:

   — При проверке монастырской казны мною и братом Симоном обнаружились неучтённые ценности. Они йогом исчезли и заменились подделками. Ржевитин показал, что замену произвёл он по приказу отца Гурия...

   — Это поклёп! — крикнул Шишкин. — Можно ли верить тому, кто пользовался именем мертвеца для получения лишней яди?

   — Помолчи, брат, он за свой грех уже наказан.

   — Раскаяние его было искренним, — продолжил Афанасий, — какой смысл лукавить на смертном одре? К тому же всё можно проверить: драгоценности спрятаны в тайнике, о котором отец Гурий хорошо знает. Он тут, за иконой Николы Чудотворца.

Гурий опустил голову.

   — Ну же, ну же, брат, покажи свой тай, или молодой всё напридумал?

Шишкин тяжело поднялся и деревянным шагом направился к иконе. Афанасий видел его всякого: угодливого, лукавого, вальяжного, гневного, но никогда не теряющего власти над собой, а тут вдруг явился растерянный, жалкий человечек, делающий чуть ли не последние шаги по земле. Все, вытянув головы, следили за ним. В палате наступила напряжённая тишина. Гурий нажал на какой-то неприметный выступ и после железного щелчка потянул за край иконы — она отворилась, как дверца. Гурий заглянул в тёмный проем и отшатнулся так, будто получил удар палкой, лицо его перекосилось.

   — Что? Что там такое?! — старцы были готовы сорваться с места, один всё-таки не удержался и подошёл ближе.

   — Там ничего нет, — чуть слышно прошептал Гурий.

   — Как нет, а это? — воскликнул подошедший и извлёк на свет нечто круглое.

   — А-а-ах! — пронеслось по палате — то была вылепленная из глины голова Гурия.

Афанасий первым догадался о том, что произошло. Бедный брат Малафей, он же обещал вернуть ценности обители и явить всем подлость Гурия. После их разговора Ржевитин, верно, пришёл в трапезную и совершил новую замену. Но если это так, ценности снова вернулись на своё место в казначейский корпус. Спешно вызванный Симон с удивлением подтвердил это. «Бедный брат! Сколь неуместной оказалась его последняя добродетель», — с горечью думал Афанасий, поглядывая на постепенно приходящего в себя Гурия, который, не утруждая себя объяснениями, твердил одно:

   — Я же говорил, что там не было ценностей, я же говорил...

   — Ценностей действительно не было, — подтвердил Голохвастов и смахнул на пол глиняную голову. Отомстил всё-таки Гурию за тогдашнюю шутку насчёт того, к какому золоту приставлен Афанасий.

На том дело и кончилось, не было настроя, чтобы дойти до сущности, обязались ведь простить друг другу прегрешения. Только Афанасий не мог найти в себе силы для этого и кипел от негодования: ушёл-таки, подлец, извернулся, в который раз обвёл вокруг пальца. А Гурий снисходительно посматривал в его сторону и усмехался: чего взять, молодой ещё.

Старцы вышли на площадь, с ними и воеводы. Иоасаф снова говорил о мире и согласии, Долгорукий с Голохвастовым показывали это воочию, обнимались и вздымали крепко сжатые руки. К тому же призывали своих сторонников, и на площади началось настоящее братание. Ему очень поспособствовали появившиеся бочки с вином и пивом. Прощай, Масленица, которую в этот раз никто так и не видал, здравствуй, Великий пост, который, к несчастью длился в монастыре уже три месяца.