— Я же говорил, что ты вывёртливый, — сказал Борятинский и непонятно как, в похвалу или в досаду.
Гетманский воевода уезжал довольный, на такой быстрый и благополучный исход он не рассчитывал. А немного отъехав из города, наткнулся на сильную засаду — что Эйлов вооружил своих рабочих закупленным на одолженные деньги оружием и добыл весь воровской обоз. Совет Борятинского насчёт покупки ножа пригодился, и не только его одного.
Победа наспех вооружённых неумельцев над грозным и казавшимся несокрушимым врагом вдохновила на дальнейшую борьбу. Возвращаться в город к тяжёлой изнурительной работе уже не хотелось, начали городить собственный острог и наскоро обучаться военному ремеслу. Разослали окрест гонцов с просьбой о помощи и поддержке, понимали, что дерзкое нападение не пройдёт даром, гадали только, от какого воеводы ждать грозы, своего или чужого.
Борятинский был в растерянности. По должности ему следовало прекратить бесчинства и разогнать смутьянов, но, с другой стороны, Сапегиным молодчикам досталось поделом, ведь они пришли своевольно и ограбили город вопреки царскому повелению. Поразмыслив, решил не суетиться и выждать, а троицкого старца на всякий случай выпустил — кто знает, как всё теперь обернётся? Зато Сапега, узнав о разгроме посланного отряда, не раздумывал. Вызвал Лисовского и приказал примерно наказать взбесившееся быдло, не стесняясь ни в средствах, ни в силах. Лисовский усмехнулся:
— Мне бойцы не надобны, своими обойдусь, а вот для холопского учения придётся казачков прихватить, они по этой части большие мастера.
— Бери, сколь считаешь нужным, — отмахнулся Сапега, — мы покуда здесь отдохнём.
Лисовский отобрал четыре свои хоругви, а к ним в придачу казаков да охочих детей боярских, кто притомился, сидя под крепостью, — всего около четырёх тысяч. Его отряд, чинно пройдя через послушные Переславль и Ростов, на Ярославской земле словно взбесился. Запылали деревни, грабежу и насилию подвергалось всё, что встречалось на пути. Заслоны, высланные восставшими, были сметены, пленных не брали. Любой человек с оружием или его подобием истреблялся без всяких разговоров. Подошли к выстроенному острогу. Мужикам сидеть бы в нём да стрелы пускать или из единственной пушки палить, ан нет, вытолпились в поле перед острогом. Был такой расчёт: как пойдут ляхи в атаку, они копьями ощетинятся, потом расступятся и под своих стрелков их подставят. По задумке всё ловко выходило.
Лисовский, как увидел, с каким врагом предстоит сразиться, расхохотался и решил провести не бой, а учение. Располовинил свои хоругви и выстроил в две линии с равными промежутками, как на тавлейной доске. Прочих разогнал в стороны, приказав смотреть и без команды не вмешиваться. Первая линия стремительно пошла в атаку. У мужиков копья короткие, чуть ли не вдвое меньше гусарских, только нацелятся на всадников, уж сами проткнуты насквозь. Гусары первой линии прошли через них, как нож через масло, расступаться даже не потребовалось, а у стен острога развернулись и назад. Да так быстро, что стрелки и выстрелить-то по-настоящему не успели. Обрадовались, подумали, что ляхи со страху побежали. Но тут в атаку двинулась вторая линия. Эти туда, те оттуда, каждый по своему промежутку и как только не схлестнулись! Вторая действовала тем же способом, а первая, взяв новые копья, снова двинулась вперёд. Так и шли они, волна за волной, понадобилось всего три прилива, чтобы неприятель в страхе рассеялся. Только теперь в дело вступили казаки, они стали гоняться за бежавшими и разить всех без разбора. Острог запылал, всё было кончено за какие-нибудь полчаса.
Лисовский направился к Ярославлю, сжигая по пути всё, что ещё уцелело от огня. Смутьянов, собравшихся в самой большой солеварне, велел окружить, а солеварню поджечь, там их сгорело более тысячи человек. Прибыл испуганный Борятинский, Лисовский слушать его не стал, указал на страшное пожарище и сказал, что так же надобно поступить со всеми мятежниками. Воевода поспешил исполнить приказ, одним из первых запылал дом Эйлова. Бедняга вместе с тремя дочерьми спрятался в погребе, там бы, верно, и задохнулся. Выручил Шмитт, испугавшийся за жизнь должника. Прибежал к Лисовскому, стал молить за иностранца и золото посулил. Лисовского мольбами не проймёшь, а золото другое дело, сговорились на шестистах талерах и вынули Эйлова из погреба. Спотыка посмотрел на вымазанного сажей голландца и заулыбался:
— Т-теперь т-тебе самый резон в угольщики п-подаваться, б-более торговать нечем. К-как расплачиваться с-станешь?
— Для тебя у меня плата давно готова, — сказал спокойный Эйлов и приложил свой дюжий кулак к его улыбке. Новая родина научила его не только языку, но и тому, как надо разговаривать с негодяями.
На призывные грамоты ярославцев откликнулись галичане и костромичи, выславшие им на помощь объединённое ополчение. Его основу составили малоопытные вояки — мужики да ремесленники. Правда, были там ещё и дети боярские, которые присоединились к ополченцам, устрашившись расправой над костромским воеводой. Так рассчитывали они заслужить благоволение новой власти, но народ это был малонадёжный, а как услышали о зверствах Лисовского, ни о какой битве с ним уже не помышляли. Лишь только увидели изготовившихся к бою ляхов, сразу повернули оружие против своих. Участь объединённой рати решилась ещё до первого вражеского выстрела. Лисовский даже не стал рисковать своими воинами, выпустил вперёд казаков, а уж эти натешились вволю. Волжские берега на подступах к Ярославлю усеялись сотнями трупов, тех же, кому не посчастливилось пасть в честном бою, ловили и спускали в проруби, их делали через каждые десять саженей и забивали до отказа.
Не предвидя более больших сражений ввиду истощения сил восставших, Лисовский разделил своё войско. Сам двинулся к Костроме, и славный город был принуждён покориться. За ним последовал Галич, подвергнувшийся пожару и великому разграблению. Злодей-воевода, перегруженный добычей, напоминал пса, обожравшегося на кровавой тризне и еле-еле волочащего набитое брюхо. Далее идти уже было невмоготу, он просто потребовал денег от ещё не разорённых городов и те, устрашённые расправой над соседями, вынужденно откупались. Другая часть его войска отправилась в мятежную Угличскую землю. Привела в покорность тамошние города и сам Углич, куда был поставлен новый воевода Сырцов. Угличане мрачно шутили: «Не беда, что сырой, один уже погорел и ему не миновать». Угроза имела основание, ибо люди, преодолевшие первый страх перед доселе неколебимым врагом, обрели уверенность и не собирались возвращаться к прежнему рабскому послушанию. Многие отошли на север и готовили силы для новой войны.
Разорённый край недолго пребывал в кладбищенском покое. Как только Лисовский убрался восвояси, поднялось Пошехонье, его примеру последовала Устюжна, принявшая к себе не покорившихся угличан. В их числе находился и Селевинский отряд. Устюжане, поцеловавши крест на верность Василию Шуйскому, присудили миром собрать по двадцать человек с каждой сохи, пеших и конных, с оружием и кормом, а началовать поставили избранного воеводу Андрея Ртищева. Узнавши о таком своеволии, на Устюжну двинулся воевода Сырцов. Ртищев вышел ему навстречу. К сожалению, наскоро собранное мужицкое войско проявило большую неумелость в полевом сражении и преградить путь Сырцову не смогло. 5 января 1609 года он подошёл к Устюжне.
Маленький безвестный городок, затерянный в северных дебрях, на что рассчитывал он со своими неумельцами, не имея ни пушек, ни защитных сооружений, кроме полусгнившего деревянного огорода? Верно, как и в Троице, ему была обещана высокая защита. Сказывают, пономарь церкви Рождества Богородицы услышал глас: «Не устрашайтесь, православные, не отпадайте, не дам дома своего на разорение иноплеменным». Горожане, уверовав в такое заступничество, встали как один и отразили приступ, так что Сырцову ничего не оставалось, как обратиться в Тушино за подкреплениями. Защитники, воспользовавшись передышкой, даром времени не теряли, принялись поновлять стены, укреплять посад, прорыли ров, вколотили надолбы. Ананий, встав к кузнечному горну, наделал своих знаменитых каракуль. Нашлись умельцы, сумевшие отлить несколько пищалей, благо необходимое для того железо имелось в избытке — Устюжна им промышляло, оттого и звалась Железнопольской. Одно плохо, не было пушечного зелья, но за ним послали срочных нарочных в Новгород.
