— Когда ваши пушки по башне стреляли и сбили верх, по левому пряслу трещина прошла, как раз там, где золотарная дыра. Я туда лазил и сам видел: свод разошёлся, хоть руку засовывай. Воеводу тотчас упредил, а он только нос воротил, не знал, что делать. И то правда, дырку-то не забьёшь, иначе куда дерьмо девать?
Яков Потоцкий послал людей проверить сказанное и стал готовить приступ. Сам решил действовать с казаками и частью немецкой пехоты с востока, напротив Авраамиевской башни. Литовский маршал Дорогостайский должен был ударить с севера на Крылошевские ворота. Кавалеру Новодворскому поручалось взорвать примыкающее к ним левое прясло крепостной стены. Наступать на западе надлежало Стефану Потоцкому совместно с немецкой пехотой Вайера, действующей южнее Копытецких ворот.
Штурм назначили на начало июня, а в оставшееся время вели непрерывный пушечный огонь и сбили верх у большинства башен. Основное огневое усилие направили на участок стены, указанный Дедешиным, и сделали здесь пролом на десяток саженей. Сказалась ли тут слабина кладки или небывало сильный огонь новых осадных орудий, теперь уж неизвестно. За проломом отчётливо виделся высокий земляной вал, который защитники стали спешно укреплять новыми срубами и устанавливать на них дополнительные пушки. Накануне штурма Новодворскому с несколькими жолнерами удалось незаметно подобраться к Крылошевским воротам и заложить пороховой заряд на место, о котором говорил другой предатель.
В полночь со 2 на 3 июня Стефан Потоцкий со своими людьми двинулся к крепости. Шли крадучись, и, несмотря на то что несли тяжёлые лестницы, незаметно подобрались к самому пролому. Защитники на валу заметили их, когда начали приставлять лестницы. Поднялась тревога, зазвонили колокола. Шеин спешно направил людей к Копытецким воротам, и сам поспешил туда.
Враги сошлись в жестокой рукопашной схватке. Звенела сталь, гремели выстрелы, пороховой дым ещё более сгустил ночную тьму. Вспышки разрывов и отблески пламени от занимающихся огнём деревянных строений выхватывали из темноты яростные лица защитников. Не помышляя об отступлении, они обрушили на нападающих беспощадные удары сабель и шестопёров, швыряли на головы лезущих снизу булыжники и всё, что находилось под рукой, лили смолу и кипяток. Валы скоро осклизли от крови, по ним катились обезглавленные тела, руки, ноги... Тяжёлые лестницы рушились от гроздьев живых и мёртвых тел, раненых приходилось сбрасывать вниз, всё пространство в проломе между стенами и валом было заполнено ими. Ночь оглашалась воплями и стонами, предсмертными молитвами и криками сражающихся, а над всем звучали тревожные колокольные звоны. Ряды защитников пополнялись новыми подкреплениями, и Стефан Потоцкий был вынужден дать сигнал к отходу.
Передышка оказалась недолгой. Брошенной петардой взорвался порох, заложенный Новодворским. Свод обрушился, в стене образовался широкий и длинный пролом. Ляхи бросились туда, но путь был перекрыт грудой битого камня. Пришлось повернуть правее, к Княжеским воротам. Разметав заграждения, жолнеры ворвались в город. Шеин бросил им навстречу отряд из резерва. Закипел новый рукопашный бой. Люди будто ошалели от ярости, глаза готовы выкатится из глазниц, зубы ощерены, лица залиты кровью. На павших не обращали внимания, ступали прямо по шевелящимся телам, и кровь хлюпала под ногами. Враг, подавляя численностью, начал теснить защитников, положение создалось безвыходное. И снова в самую последнюю минуту на помощь пришёл подземный мастер Савва. В подвалах воротной башни у него хранился запас пороха для земляных работ, он вбежал туда и бросил горящий факел. Огромной силы взрыв потряс северную часть города, и враг на какое-то время был остановлен. От взрыва загорелись ближайшие дома, огонь стал быстро распространяться по городу, с грохотом рушились стены, стропила и кровля, от нестерпимого жара трещали волосы. Литовский маршал отдал приказ о тушении пожара, на его выполнение бросились лишь жолнеры, смоляне же нападали на них, оттаскивали от своих домов и сами жгли всё, что ещё не горело.
Наконец двинулся со своим войском и сам Яков Потоцкий. Остроглазый Гришка, пребывающий на своём обычном месте, сразу ударил в вестовой колокол. Мимо него засвистели пули, одно излётное ядро ткнулось в караульный чердак, и он зашатался. «Эх, Яшка, плоха у тебя замашка», — презрительно отозвался неунывающий дозорный и оказался неправ: едва державшееся сооружение с треском обрушилось, Гришкин голос слился с прощальным колокольным вскриком. Необычное созвучие донеслось через шум боя до Шеина, и он перекрестился. Это был конец, сил, чтобы помочь тамошним малочисленным защитникам, у него не осталось. Да они ни на что и не надеялись. Их пушки непрерывно изрыгали смертоносный огонь, сметали целые ряды наступающих, а те, подпираемые сзади, не могли ни остановиться, ни отвернуть — оставалось только идти вперёд или умирать.
Ивашка неутомимо хлопотал возле верховой пушки, раскалившейся до того, что уже почти не требовала запального фитиля. Все его подручники пали, тогда рядом встал Афанасий. Всё меньше приходилось закладывать пороха, чтобы уменьшить стрельную даль, и скоро уже стало невозможно поражать врага, ибо он приблизился к самому рву. Ивашка сбежал вниз, к пушкам подошвенного боя, Афанасий, не имея его прыткости, остался на месте. Скоро оттуда донеслась частая пальба, и как только мог столь ловко управлять огнём бывший рыбарь? Ров наполнялся казачьими телами, они громоздились под самими стенами, кому-то удалось встать на образовавшуюся горку и просунуть ружьё в бойницу. Сражённый пулей упал Ивашка прямо на ствол, в руках остался тлеющим фитиль, последним усилием сунул он его в затравку и сделал-таки свой последний выстрел, поразив обидчика.
Казаки уже карабкались по лестницам и растекались по стенам. Несколько десятков защитников не могли остановить их, они пали все, осталась лишь жалкая горстка вокруг Афанасия, а тот неторопливо набивал до отказа ствол Ивашкинской пушки. Вот уже помертвели глаза у хитроумного десятника Егора, скатилась с плеч удалая голова сотника Жданка — никого, кроме опьянённых кровью врагов. Перекрестился тогда Афанасий и сделал выстрел, первый и последний. Пушку разорвало в клочья.
Разносимый сильным ветром огонь достиг архиерейских палат. В их подвалах хранилась городская и церковная казна, а также 150 пудов пороха на крайний случай. Неминуемого взрыва уже никак нельзя было предотвратить, оставалось одно — прибегнуть к высокой защите, и горожане устремились в собор под покров Божией Матери. Не все успели достигнуть его. Страшной силы гром потряс округу. Вверх взметнулись каменные глыбы, обрушилась обращённая к архиерейским палатам стена Успенского собора и погребла под собой многих молящихся. Враги остановились в замешательстве, взрыв нанёс немалый ущерб и им. Охваченные мстительной злобой, они бросились в собор, надеясь найти там главную казну.
В плотной каменной пыли едва пробивались огни свечей. Сергий в парадном облачении стоял на амвоне и молился. Тугая взрывная волна сорвала с него митру, белокурые, запорошенные пеплом волосы раскинулись по плечам, горящие глаза казались частью близкого мятущегося пламени. Гул смертельной битвы, царящий в городе, не проникал в собор, он был наполнен громоподобным голосом владыки.
— Боже! Восстанови нас; да воссияет лицо Твоё и спасёмся! Господи, Боже сил! Доколе будешь гневен к молитвам народа Твоего? Ты довольно напитал нас хлебом слёзным и напоил слезами. Подай же помощь в тесноте, ибо защита человеческая суетна. Низложи врагов наших, да падут на них горящие угли, да будут они повержены в пропасти, так, чтоб не встали. К Тебе возносим души своя!
— Возноси-им! — скорбно отозвались люди.
Ляхи остановились, поражённые силой властвующего здесь духа. Где искать деньги? Под живыми и мёртвыми телами, под грудами каменных обломков? Кто-то объявил, что Шеин со своими людьми ведёт бой у Микулинской башни. О, так, верно, там главные богатства города! Бросились туда.
Всё вокруг пылало, самые красноречивые рассказы о преисподней отступали перед страшной картиной гибнущего города. Обожжённые люди, на которых тлела одежда, в последнем изнеможении бросались на ляхов, и те отряхивались от них, как от надоедливых тварей. У многих не хватало сил и на это. Сотворив прощальную молитву, они сами бросались в огонь, и тогда воздух оглашался новыми душераздирающими воплями.
