— Они, дурачье, от меня лица позакрывали, дык я их по голосам счислил. Яшку сразу, Левонтия позже. Копаю и вспоминаю, кто бы это мог быть. Левонтий теперя пришамкивает, потому как зубья потерял, нонешняя болезнь всех косит, не разбираючи, а мне лишнее размышление...

Морткин и его помощник, как узнали об арестах, медлить не стали, притаились в укромном месте и в ту же ночь бежали из крепости. Менее расторопных взяли уже на следующий день. История сохранила их имена: Пётр Башмаков, Михаил Румянцев, Богдан Озеренский, Денис Шушерин, Богдан Тихонов, Иван Макшеев, Никифор Бестужев... — а всего около двух десятков человек.

Несмотря на неудавшийся заговор, Ян Потоцкий штурм крепости решил не откладывать. Осторожный Яков советовал повременить хотя бы два дня, пока Апельман не закончит свою мину. Нет, рыцарство, вдохновлённое успехами польского оружия, рвалось в бой, его настрой был гораздо важнее немецких ухищрений, это не говоря уже об обещании королю. Ян Потоцкий объявил, что лично возглавит приступ. Решение выходило за рамки здравого смысла, оно было сродни бесшабашному удальству, предпочитающему яркую вспышку мерному горению, а удачу — трезвому расчёту. Но такого же пошиба паны поддержали воеводу радостными кликами, охотников среди них оказалось в этот раз на удивление много. Потоцкий приказал сосредоточить пушечный огонь по круглым башням северной стороны, выглядевшими наименее крепкими. Канонада продолжалась весь день, в результате были частично повреждены три башни и часть крепостной стены. Утром следующего дня иод звуки боевых барабанов королевское войско двинулось на приступ. Впереди по обыкновению шла немецкая и венгерская пехота, за нею казаки; последний, самый мощный эшелон составило рыцарство во главе с Яном Потоцким. Весь этот грозный вал надвигался с севера, со стороны Днепра, казалось, что река вышла из берегов и вот-вот подступит к крепостным стенам. Ещё ни разу с начала осады не видели защитники столь грозного наступления, и многих поневоле брала оторопь. Сергий в парадном облачении делал обход боевых площадок и кропил их святой водой. Его звучный голос разносился далеко окрест:

— Восстань, Боже, защити дело Твоё. Шум восстающих против Тебя непрестанно поднимается. Приведи их в смятение, да посрамятся они и погибнут!

Гром вражеских барабанов подступал ближе и порой заглушал страстную молитву архиепископа. Так мерно и несокрушимо надвигается морской вал, и как можно противопоставить ему даже самый мощный человеческий голос? Защитники усердно молились, губы повторяли привычные слова, а в голове едва ли не каждого поневоле возникало одно: утренняя заря, солнце, подернутое лёгкой дымкой, щебет проснувшихся птиц — неужели всё это видится и слышится в последний раз? Но вот разгорающееся теплом летнее утро как бы заволоклось свежестью, прилетевший откуда ни возьмись ветер охладил разгорячённые лица, прикорнувшая на горизонте маленькая тёмная тучка вдруг стала стремительно приближаться, увеличиваясь в размерах, мгновенье — и как по волшебству грянул дождь, нежданный и по-летнему обильный. Разверзлись небеса, на землю пролились водяные потоки, картина враз изменилась. В считанные минуты земля стала скользкой; с возвышенности, на которой стояла крепость, вниз к реке устремились настоящие потоки, остановившие движение войска; стрельба с его стороны прекратилась — вымок порох. Зато защитники, располагавшиеся в укрытиях и под навесами, продолжали вести огонь без всяких затруднений. Потоцкий сначала подбадривал своих воинов, призывал не упустить случая и хорошенько вымыться перед предстоящей потасовкой, однако скоро сам ощутил на себе действие стихии: его конь поскользнулся, едва не вывалив седока. Пришлось трубить отход.

Разбушевавшаяся стихия намерений Потоцкого не изменила. Он собрал на совет воинских начальников от ротмистров и выше. Говорил прямо: Жолкевский под Москвой ведёт переговоры с московскими боярами и, судя по его последнему письму, весьма успешно. Нам, стоящим здесь, от этого прока нет. Уйдёт ли войско из-под Смоленска, как того требуют бояре, откроет ли крепость ворота добром и поцелует крест королю, как того требуем мы, — в обоих случаях рыцарство лишается военной добычи. Так во имя чего оно терпело лишения в течение целого года? Выход один: взять город до заключения договора, для того нужен штурм — мощный, решительный!

Военные люди любят прямой разговор, одобрительные возгласы были ответом на призыв Потоцкого. Правда, имелись робкие попытки уточнить некоторые положения, но не терпящий прекоречия воевода их решительно отмёл.

   — Воевать будем, Панове, или говорить, как делали до сих пор?

   — Воевать, воевать! Смерть москалям!

   — Тогда за дело, приступ назначаю на завтра, 9 августа, о диспозиции узнаете у своих начальников, с Богом, Панове!

Поспешил, конечно, Потоцкий. Польское рыцарство — своенравное, капризное, наскоков не любит. Уже вечером стали доходить слухи о его недовольстве. Одни не соглашались с назначенной диспозицией, другие не желали нести пристунные снаряды, полагая, что для этого есть слуги, или в крайнем случае оруженосцы — пахолики, третьи видели себя лишь в главном резерве, который ворвётся в крепость, когда будут сделаны проломы. И уж все без исключения не хотели сходить с коней и превращаться в презренную пехоту. Крики и угрозы Потоцкого ещё больше ожесточили рыцарство. Пришлось сменить гнев на милость. Его ближайшие помощники ездили по лагерю и терпеливо объяснял, что одними всадниками крепость взять нельзя, прежде нужно сделать проломы и овладеть ими, наличной пехоты не хватает, потому не согласятся ли Панове... Панове всё это хорошо знали, брать крепости им приходилось не впервой, но сначала нужно было попросить, а не уподоблять слепым котятам. Потоцкий виновато клонил голову, ему на помощь пришли сенаторы и сам канцлер, они объезжали роту за ротой и в конце концов удовлетворили пановью спесь, рыцарство соизволило сойти с коней и отправиться в окопы готовить лестницы, верёвки, фашины, мешки с мхом и прочие снаряды. Весь день 9 августа ушёл на эти приготовления.

Вечером Потоцкий пожаловался запорожскому гетману Каленику на чванливость панов и спросил:

   — Не могут ли твои казачки подать этим кичливым фазанам пример того, как надо брать крепости? Я на двенадцать часов отдам город в их распоряжение.

   — Можемо, нехай глядять.

В лунную ночь на 10 августа к крепости были высланы запорожские пластуны, действовали они бесшумно, без привычного грохота барабанов и визжания труб, оттого удалось почти вплотную приблизиться к повреждённым круглым башням. Казаки показали хорошую сноровку, пускали стрелы с особыми наконечниками, которые цеплялись за зубцы крепостных стен, и по привязанным к ним верёвкам ловко устремлялись наверх. Меткие лучники оберегали подъём своих товарищей, поражая всякого, кто пытался отцепить или обрубить верёвку. Тени защитников хорошо выделялись на фоне лунного неба, тогда как припавшие к тёмной земле были незаметны. Таким образом был захвачен участок стены, примыкающий к малой Пятницкой, или Водяной башне, к нему удалось приставить несколько лестниц. Шеин выпустил через ближний стенной пролом стрельцов, чтобы отогнать лучников, однако навстречу устремилась немецкая и венгерская пехота, и стрельцы были вынуждены отойти. С рассветом очнулось ото сна спесивое рыцарство, на этот раз оно не стало разбираться, почему его не предупредили особо, появилась опасность остаться без военной добычи, тут уж не до обид. Разгоравшаяся заря вызолотила знамёна и значки готовящихся вступить в бой.

Защитники мужественно отбивались, используя всё, что находилось под рукой: камни, смолу, кипяток, поднявшимся наверх засыпали глаза известью и песком, то и дело вспыхивали рукопашные схватки. Беспрестанно стреляли пушки, вонь пороховой гари смешивался с запахом крови и пота, стоны, крики отчаяния и ужаса перемежались с возгласами ликования. Враг на этот раз был как никогда силён и решителен, в его действиях всё явственнее обозначался успех. Оставалось недеяться только на чудо.