Яхве – мое вечное прибежище,
Небесный свод служит ему дворцом,
И дорога к нему ведет в небеса.
Он радость утра
И утешение восходящей луны.
Ему я приношу свою песню
И стон моих семи струн,
Ибо он – мое спасение и песня моего сердца.
С последними словами он провел по струнам и улыбнулся детям, столпившимся вокруг него. Но тут он увидел стоящую у дверей Керит, и, пока они смотрели друг на друга, Гершом пощипывал пальцем струну. Он не прекратил играть, но замолчал и лишь смотрел, как она пересекает пространство храма, неся ему еду, и, когда Керит приблизилась, она сказала:
– Они уехали.
– Те трое? – переспросил он.
– Все трое, – заверила она его, и он радостно грянул по струнам.
Стоял месяц Бал – пшеница была скошена, обмолочена и подготовлена для продажи торговцам, а виноделы собирали виноградные гроздья. Удод и Мешаб почти не поднимались из-под земли, подгоняя своих рабов, которые выравнивали маленькие туннели, превращая их в один большой, десяти футов в вышину и шести в ширину. Первоначальная стыковка оставила по себе обыкновенную дыру в два фута вышиной и шириной в один, и теперь на этом месте работали землекопы, расширяя ее до намеченных размеров. Удод и Мешаб уже провели расчеты, под каким углом должен спускаться проход туннеля, чтобы выйти точно на уровень источника. Расчеты оказались столь точны, что, когда туннель стал обретать свой вид – десять на шесть футов в каждую сторону – и, как полагалось, легкий наклон, на месте встречи не осталось никаких следов ошибки Удода, когда он слегка сбился с пути. Лишь два друга смогли оценить тот шедевр точности, которым стал туннель в Макоре.
Поскольку во второй половине третьего года трудов двое мужчин продолжали работать не покладая рук, у Керит, жены Удода, было много возможностей слушать, как этот пришелец Гершом поет свои жалобные песни о пастушьей доле и как восторженно восхваляет торжество Яхве. Когда для него отпала необходимость постоянно держаться у рогов алтаря, он нашел работу у торговца, который держал лавку напротив храма. В ней скупали излишки шерсти для отправки в Акко. Гершом стал популярен у городской молодежи, когда он, залитый зимним солнцем, сидел у храма и пел для них. Рядом стояла другая лавка, где продавалось вино и оливковое масло, и там часто толпились рабочие из красилен с желтыми пятнами на руках. Они с удовольствием слушали песни Гершома о неизвестной им жизни:
Яхве защитит меня, когда змея укусит,
Да, он мой щит в тяжелые времена.
Он спасет ягненка из шипов,
Да, он и подгонит вола.
Яхве – моя еда, мое вино, моя трапеза в пустыне,
Да, он моя опора в одиночестве,
Моя радость, когда я один в ночи.
Ему моя песня, моя благодарность,
Моя радость при восходе солнца.
Сам Гершом не мог знать, что эту древнюю песню пели еще хананеи более тысячи лет назад, когда они наделяли своих баалов теми же качествами, которыми ныне обладал Яхве, но эта песня в исполнении Гершома была подлинным благодарственным гимном любому божеству, который управляет движением небес, надежно меняет времена года, даруя им то благословение, в котором нуждаются люди.
Часто, когда Гершом пел у винной лавки, Керит заходила в нее за вином или оливковым маслом, хотя раньше она посылала девушек-рабынь, и каждый раз все с большим удовольствием слушала пение этого беглеца. Она узнала, что его имя означает «странник среди нас», а братья убитого поведали жителям Макора, что история убийцы не так проста, как ее излагал Гершом. Они объяснили, что он, человек без роду и племени, явился в их деревню, но уговорил выйти за себя дочь человека, овец которого он потом украл. Рану на шее нанес ему не их убитый брат, а полоснул его тесть, когда пытался отбить угнанный им гурт. Что же до убийства, то Гершом без всяких на то причин, в темноте напал на их брата из засады.
– А как он стал изгнанником оттуда, где жил вначале? – спрашивали люди в Макоре, на что братья отвечали:
– О его прошлом мы ничего не знаем.
– Он рассказывал нам, что происходит из рода левитов, – сказал какой-то мальчик.
Братья пожали плечами:
– Может быть.
На первых порах Керит пыталась понять, где кроется правда, но, когда люди в Макоре начали привыкать к певцу, она перестала обращать внимание на его туманное прошлое и просто стала слушать его песни. И вот как-то раз, когда она, стоя у винной лавки, слушала, как он поет группе детей, его песня прозвучала таким благодарственным гимном, что она целиком захватила ее, словно этот чужеземец ухватился не за рога алтаря, а за подол ее платья:
Шипы мне впиваются в ноги,
От камней синяки на пятках,
Но Яхве следит за мной с высоты.
Он ведет меня шаг за шагом,
И вот я у прохладной воды.
Враги гнали меня всю ночь,
Они гнали меня на мулах и верблюдах,
И я испытывал страх.
Но Яхве увидел, как я умираю в темноте,
Он увидел мое одиночество
И своей любовью привел меня к его алтарю.
Эта песня говорила о личных взаимоотношениях с Яхве, который возвышался над вереницей предшествующих богов. Ее слова оказали сильнейшее воздействие на Керит, потому что стали логическим продолжением тех идеалов, которые ей, еще ребенку, внушал отец. В песнях Гершома Яхве был не только властителем небесных высей, но он еще находил время с жалостью смотреть на людей, чьи щиколотки изорваны шипами. И эта его двойственность была самым важным в нем. Хотя Керит никогда не испытывала потребности в Баале, она все же четко понимала, что Яхве никогда не снизойдет, чтобы утешить лично ее, – то, что ее соседи находили в Баале. А теперь Гершом утверждал, что Яхве – именно тот бог, о котором она тосковала: он был рядом и его можно было понять. Это был тот поэтический экстаз, которого до сих пор не существовало в той религии евреев, какой ее знали в Макоре, и это было открытие нового Яхве, принесенное стараниями этого странного незнакомца, которое поразило ее с сокрушительной силой.
Она все чаще стала посещать винную лавку, пока даже бездельникам из красилен не стало бросаться в глаза, что она покупает оливкового масла куда больше, чем требует ее простая кухня. Она торчала в дверях лавки, глядя на мужчину с семиструнной лирой, и многие в Макоре начали сплетничать, что она влюбилась в чужеземца. Вскоре эти сплетни дошли и до Мешаба Моавитянина.
Он прямиком отправился к Удоду. Нашел он его в том месте туннеля, где рабочие долбили твердую скалу. Стоял месяц Абиб, когда убирают ячмень и отправляют в Акко, где из него варят пиво. Мешаб сказал:
– Удод, твоя жена ведет себя как ягненок, что хочет спрыгнуть со скалы.
Маленький полный строитель сел.
– Что случилось? – спросил он.
– Она влюбилась в Гершома.
– Это тот, кто играет на кинноре?
Мешаб с жалостью посмотрел на друга:
– Должно быть, ты единственный человек в Макоре, который этого не знает. И Керит влюблена в него.
Удод сглотнул комок в горле и облизал губы.
– Откуда…
В туннеле было слишком шумно, чтобы разговаривать, и Мешаб отвел Удода в заднюю часть главной шахты, где, очутившись в прохладной тени, сказал:
– Когда ты отправился в Акко покупать инструменты, у меня была возможность познакомиться с Керит. Она хорошая женщина, похожа на мою погибшую жену. Но она измучена… неопределенностью.
