– Они горячие люди, – сказал убийца. – Если сейчас схватят меня, то убьют на месте. Через три дня они увидят, как все это глупо, и отправятся домой.

– Почему ты так уверен?

– Они видели, как их брат ударил меня ножом. Я думаю, они даже рады, что я нашел убежище. Теперь у них есть нужный предлог.

Правитель удивился циничной простоте этого измотанного человека и не без сомнений поставил у храма четырех стражников, приказав им охранять жизнь беглеца, пока он держится хоть за один из рогов алтаря. Таков был обычай, от которого евреи пустыни не отказались, когда осели на земле, потому что кровавые свары опустошали племена. Они тянулись из поколения в поколение, и их жертвами становились многие мужчины, которые могли стать и пастухами и мужьями. Сам Моисей предложил установить систему городов для беглецов, в которых каждый случайный убийца, стоит ему просто войти в ворота такого города, получал бы убежище, – но в этом плане так ничего и не было сделано. Тем не менее, в любом городе беглец мог спастись, если успевал схватиться за рога алтаря, как это сейчас и сделал Гершом.

– Накормите его, – приказал правитель стражникам, но едва только он собрался поговорить с братьями об истории беглеца, как со стороны северной стены города послышались радостные крики и в правительственный квартал хлынула возбужденная толпа. – Что случилось? – спросил правитель, и кто-то, обернувшись на бегу, кинул:

– Туннели сошлись!

Он поспешил к главной шахте, где услышал возбужденные голоса рабов. Чьи-то руки были готовы помочь ему спуститься, чтобы он сам увидел отверстие в перемычке, но ему хватило и рассказов. Тут на поверхность поднялся Мешаб Моавитянин. Он не скрывал радости, и правитель встретил его как равного.

– Удод сказал мне, что, как только это случится, ты получишь свободу, – сказал он.

– Так и есть.

– И ты вернешься в Моав?

– Я обещал Удоду, что помогу ему выровнять туннель.

– Он будет рад. Так как сошлись два конца?

Широко разведя руки, Мешаб стал сводить их, пока кончики указательных пальцев не были готовы уткнуться друг в друга. Даже без слов этот жест был предельно выразителен, и правитель понял, как строители вслепую искали встречи.

– В этой точке мы уже могли слышать друг друга. Удод вел туннель в правильном направлении по высоте, но слегка отклонился в сторону. Мой оказался чуть выше. – Он продолжил сводить указательные пальцы, показывая, как его туннель пошел чуть кверху, а у Удода отклонился к северу. Туннели соединились лишь четвертью проходки, но и эту точность можно было считать чудом.

– Нам повезло, – оценил правитель всю драматичность ситуации.

– Это сделал Удод, – уточнил Мешаб, и правитель почувствовал, что в его словах нет лести.

– И что мы теперь будем делать? – В течение тех месяцев, когда казалось, что идея туннеля потерпит крах, он не проявлял никакого интереса к рабам, буравящим землю под его городом, но теперь, когда пришел успех, он проявил достаточно сообразительности, дабы понять, что туннель может привлечь к нему внимание Иерусалима. И соответственно, туннель стал «нашим».

– Все остальное просто, – сказал Мешаб, но прежде, чем он успел пояснить, со стороны сторожевых ворот показался Удод, грязный и счастливый, и Мешаб, оставив правителя, кинулся к нему и обнял, как брата. Правитель же крикнул в сторону дома Удода:

– Керит, иди встречай победителя!

Она появилась в блестящем синем наряде, который муж привез ей из Акко, куда тот прибыл на корабле из Греции, и с ожерельем из сплетенных стеклянных нитей. Она понимала счастье, владевшее двоими мужчинами, и тепло поцеловала мужа. Он подтолкнул ее:

– Ты должна поцеловать и моего брата Мешаба, который сегодня стал свободным человеком.

Керит, полная серьезности, поцеловала бывшего раба, и Мешабу пришлось закусить губу, чтобы у него не дрогнуло лицо и не потекли слезы. Он взял за руки своих преданных друзей и сказал:

– Моя семья – это вы. Правитель сказал Удоду:

– Завтра мы начнем платить ему жалованье, – и повернулся к Мешабу со словами: – Почему бы тебе не сделать обрезание и не стать одним из нас? – Правой рукой он показал в сторону храма, вокруг которого толпился народ; движение это можно было принять за вежливое приглашение, ибо он показывал на людей самого разного происхождения, которые и составляли еврейское население Макора: киприоты, которые прошли обрезание, чтобы жениться на местных девушках; хетты, которые после годов рабства обрели себе спокойное место; беженцы из Вавилона; умные египтяне – после краха их империи они перебрались сюда вместе с семьями; чернокожие африканцы и рыжеволосые эдомиты. Все они теперь но закону считались евреями, и не было никаких причин, по которым к ним не мог присоединиться моавитянин.

Мешаб испытал глубокое волнение и поцеловал правителю руку.

– Я убедился в величии Яхве, но остаюсь человеком Баала.

– Ты можешь поклоняться и тому и другому, – сказал правитель, напомнив, что царским женам-иностранкам не только разрешалось почитать своих древних богов, но их и побуждали к этому. – В Иерусалиме много отдельных храмов египетским и филистимлянским богам, и ты можешь поставить здесь такой же. – Он показал на гору: – Баал останется там для тебя.

Склонив голову, Мешаб уставился в землю.

– Я предан Баалу моавитян, – твердо сказал он, и правитель решил больше не настаивать на его обращении. Перед взором восхищенной Керит он поздравил Мешаба с обретенной свободой и удалился, остановившись лишь, чтобы бросить взгляд на троих мрачных мужчин, которые стерегли храм, дожидаясь, когда убийца попытается спастись бегством. Он подумал, что нет необходимости держать тут своих солдат для защиты храма, ставшего убежищем, ибо сотни лет никто не осмелился нарушить это святое право; вряд ли эти братья рискнут пойти на столь вопиющее нарушение закона, и правитель удовлетворился мыслью, что через несколько дней ожидания, поскольку того требует кровная месть, они оседлают своих мулов и, как и предсказывал убийца, отправятся домой.

В последующие дни присутствие в городе беглеца стало главной темой разговоров, ибо на памяти этого поколения никто из убийц не искал убежища в городе, и дети клянчили у матерей разрешения принести ему поесть. Конечно, те левиты, которые ухаживали за храмом, приносили ему воду и глиняные горшки, в которые он отправлял свои естественные потребности, но за питание его несли ответственность горожане, и поэтому в храм тянулась вереница детишек с подношениями. А когда пленник храма насыщался, дети оставались рядом с ним, слушая звуки его лиры, когда он, прислонившись к стене, пел старые песни своих гор и новые, что сочинил, пока пас овец в долинах:

Дети были поражены тем, что в таком щуплом теле живет такой сильный голос, и приводили родителей послушать его. Людям постарше бросалось в глаза то, чего не замечали дети: с каким бы чувством певец ни исполнял свои песни, он всегда держался в таком положении, чтобы успеть схватиться за рога алтаря, если враги внезапно ворвутся в храм, дабы застать его врасплох. У него хватало ума для этих предосторожностей, потому что время от времени один из братьев приоткрывал мечом дверь храма, проверяя, где в данный момент находится Гершом.

На третий день обязанность кормить убийцу пала на дом Удода, и, поскольку сам хозяин был занят в туннеле, Керит приготовила еду и взяла горшки с собой в храм, где в первый раз услышала сладкозвучного певца с гор. Тот сидел в тени, завернувшись в свою грязную, истертую овечью шкуру, и клочковатая борода скрывала тонкие черты его лица. Его лира была настроена, и он играл на ней для нескольких детей, так что, когда Керит вошла, он не заметил ее, а продолжал негромко петь. Она осталась стоять у дверей, дожидаясь, когда сможет дать ему поесть и сообщить волнующие известия, которые могут принести ему свободу. А пока же она слушала его пение: