– Бедняги, – прошептал он, закончив молитву. – Они ничего не знали о земле, которую заняли, поэтому и строили высокие стены, чтобы скрывать за ними свое невежество. – И он направился дальше на запад, к разрушенной Акре, где больше не звонили колокола и гавань занесло илом.

Летом с ныне безлесных холмов срывался палящий хамсин. Он летел над долинами, неся с собой мелкую пыль, которая постепенно забивала провалы и трещины между рухнувшими обломками и слой за слоем покрывала их. В 1350 году, через полвека после паления замка, еще была видна россыпь камней, и пастухи помнили, где стояла крепость; но в 1400 году – прошло сто лет, как исчез замок, – на виду оставалось лишь несколько камней, и люди уже начали забывать, к чему они имели отношение.

И теперь посещали Макор – его французское название было давно забыто, уйдя в историю вместе с последними из Фолькмаров – одни лишь шакалы, и, когда стояло полнолуние, по окрестным пустошам разносился их странный пронзительный вой. Они рыскали по окрестностям в поисках добычи, которую настигали стремительным прыжком. Иногда над холмом пролетали птицы. Они вили себе гнезда меж выбеленных солнцем одиноких обломков камней, торчащих меж песчаных наносов. Из малярийных болот сюда приползали змеи и добирались жабы. Болота заняли место ухоженных полей, которые двенадцать тысяч лет кормили людей в Макоре. Тут еще оставались и несколько грызунов, которые кормились остатками одичавших злаков.

К 1450 году песок, приносимый ветрами, окончательно покрыл всю землю, полностью спрятав все следы пребывания человека, и не осталось никого, кто мог бы припомнить имя, под которым было известно это место. И действительно, ни от места, ни от имени ничего не осталось – только пологий холм, вздымавшийся у подножия гор Галилеи. Он порос травой и цветами, и три или четыре раза в год мимо него проходил караван верблюдов, который держал путь из Дамаска в Акру – ныне обветшавший портовый город, ровно ничем не отличимый от других неприглядных городков, что тянулись вдоль некогда величественного финикийского побережья.

В 1500 году, хотя холм и вырос, его прошлое окончательно погрузилось во тьму забвения. Скорее всего, тут не осталось ни одного живого человеческого создания, которое знало, что на этом месте когда-то существовал Макор и где стояла грозная крепость крестоносцев. Историки и археологи еще не начали мучить себя этими соображениями, но, конечно, эти названия продолжали свое существование в древнем перечне городов, и конечно же какой-нибудь христианский ученый из Болоньи или Оксфорда примется рассуждать, где же мог стоять Макор, один из исчезнувших городов прошлого, а ученый-талмудист будет помнить имя раввина Наамана из Макора. Но и он не будет знать, где лежало то поселение, откуда тот был родом. Название холма практически исчезло. Продолжала существовать лишь оливковая роща.

Из пустыни продолжали дуть ветра. Холм, оставаясь в одиночестве, рос дюйм за дюймом. Погруженный в молчание, он спал под солнцем, скрывая под собой чистый источник, который в течение десяти тысяч лет многим дарил жизнь. Его воды, просачиваясь сквозь подземные щели, попадали в топкое болото, которое расширялось год за годом, затапливая некогда плодородные земли. Трудно было представить, какими возделанными были когда-то эти умирающие запущенные земли. Даже птицы тут больше не селились, потому что травы, которые столетиями росли в этих местах, высохли и осыпались в горячем сухом воздухе. Холм стал частью пустыни.

А это была плодородная земля цветущих садов. Земля, на которой пчелы собирали мед, знаменитый еще в добиблейские времена. Эти сладостные места преисполняли радостью сердце мужа и заставляли петь жену. В этих благословенных долинах люди боролись и с понятием Бога, и самим Богом. Но теперь эти сказочные холмы, где когда-то стояли баалы и обнаженными танцевали прекрасные девушки, спали под слоем песка.

Как противоречиво тут все складывалось: расширялись болота, в которых впустую пропадала вода, и в то же время окружающие земли высыхали от жажды. Как-то по этим местам случайно пронеслось племя бедуинов – они бессмысленно перебили всех земледельцев, которые пытались оживить землю, и снова исчезли. Непонятно было, откуда они явились. Незамеченным осталось и их исчезновение – лишь еще большая мрачность воцарилась над окружающими пространствами.

И затем в начале 1500-х годов сюда начали возвращаться немногочисленные мужчины со своими семьями. Они прибывали с дальних концов Средиземноморья и из раскинутых между ними портов. Они были евреями, но приходили не в Макор, откуда были изгнаны их предки и о существовании которого они ничего не знали, а в Цфат, что лежал в семнадцати милях к востоку – так было положено начало новому циклу бытия, который позже приведет и к Макору.

Золотая менора, отлитая в соответствии с указаниями Бога, которые приведены в Книге Исхода (25; 31 – 40). Создал ее мавр-ювелир из Аваро, Испания, примерно в 1240 г., в тот период, когда иудаизм еще был разрешен в этом королевстве, вставлена в Макор на закате 21 июня 1559 г.

То было время, когда мир стремительно расширялся. Константинополь, который с 1453 года был под властью Оттоманской империи, предлагал Европе такие богатства, доставленные из Индии и Китая, что перед ними бледнели даже россказни Марко Поло. Колумб открыл миру новое полушарие в дополнение к старому, а отважные португальские навигаторы доказали, что торговые суда, обогнув оконечность Африки, могут добраться до богатств Азии. Испания изумляла Европу сокровищами ацтеков и инков, и горизонты мира расширились настолько, что Средиземное море перестало быть центром силы. Страны Атлантики, которые до сих пор считались мелкими и незначительными, внезапно стали хозяевами империй столь огромных, что те не поддавались описанию. Даже столь скромное королевство, как Англия, границам которого с трех сторон угрожали враждебные Шотландия, Уэльс и Ирландия, смогло подчинить себе территорию в тысячу раз большую, чем она сама, а голландцы уверенно утверждали торговые форпосты всюду, где неустрашимые капитаны находили удобные якорные стоянки и источники чистой воды.

То был век интеллектуальных открытий. Из подвалов забытых монастырей, из давно заброшенных королевских библиотек, но куда чаще из рук арабских ученых, которые сохранили мудрость Запада, перед изумленными глазами людей появлялись труды Аристотеля и Фалеса, Платона и Евклида с их великими открытиями. Данте и Боккаччо заставляли вспоминать забытый мир Вергилия и Овидия, а слава Софокла и Сенеки придавала новую жизнь искусству драмы. Возвращались не только знания прошлого; каждый корабль, что приходил с Явы или из Перу, вместе с мешками специй и ящиками с серебром привозил с собой новые открытия, дававшие пищу мозгу, – так прокладывались пути к появлению людей, изменивших мир, таких, как Гутенберг, Коперник и Галилей.

Ты было время религиозного взрыва. Столетиями христианскую Европу объединяла единственная всеобъемлющая церковь, мудрая, всезнающая и дальновидная. Еще недавно христиане были воодушевлены двумя победами: изгнанием ислама из Испании и началом обращения ацтеков в христианство; а теперь были основания надеяться, что и миллионы людей в Азии и Африке присоединятся к святой церкви, поскольку туда уже держали путь самоотверженные миссионеры, преданные своей задаче. Какое-то краткое время торжествовало логическое убеждение, что скоро весь известный мир сможет объединиться под властью Рима. Но тут через все границы Европы грубыми решительными шагами двинулось учение Мартина Лютера; оно пробудило таких людей, как Кальвин и Нокс, которые разрушали старые связи и создавали новые.