Когда четыре года назад он впервые прибыл в Тиберию, ему казалось, что купить землю для еврейского поселения будет проще простого, но шли месяцы и годы мучительных переговоров, полные взяток и неразберихи, и в 1880 году Хакохен был так же далеко от приобретения этих акров, как и в 1876 году. Например, прошло два полных года, как он отослал свою последнюю петицию в Истанбул. Что это за правительство, которое два года не может принять такое простое решение?
И к шести часам этого невыносимо жаркого дня Шмуэль сидел в своей жалкой комнате, размышляя, что делать. Его хижина стояла на границе между кварталами ашкенази и сефардов, и даже в самые худшие времена в России у него не было такого убогого жилища, потому что в России в комнатах был хотя бы пол и – если он работал не жалея себя – свободное место для клопов; но здесь, в этой безнадежно грязной Тиберии, не было ничего, кроме стариков, изучающих Талмуд, женщин, которые бессмысленно, как животные, влачили свое существование, и детей, на которых год за годом никто не обращал внимания. Это было какое-то чудовищное извращение образа жизни, который евреи должны были вести на своей родине, и Шмуэль Хакохен в душе не мог смириться с этим.
Его обволакивала удушливая жара, и он застонал. Никуда не деться – сейчас ему снова идти к каймакаму и умолять его отдать землю для приезжающих евреев, но, когда перед ним предстал облик каймакама, он покачал головой: «Я вообще не могу понять его». По российским стандартам Табари был продажен выше всякой меры, и Шмуэль понимал, что он хочет выжать из евреев все до последнего пиастра. Кроме того, он не сомневался, что Табари ссылался на мутасарифа в Акке и вали в Бейруте как на подлинные причины задержек, чтобы раз за разом получать бакшиш, но Хакохен категорически не мог понять полного отсутствия моральных устоев в поступках этого человека.
Шмуэль был готов признать, что у каймакама Табари доброе сердце; в противном случае он бы натравливал арабов на евреев, а христиан на тех и других, разделяя разные общины, как это делал русский правитель, но Табари отказывался так себя вести. Каждую религиозную группу, каждую общину он обирал в равной мере, сохраняя таким образом какой-никакой мир, а после пережитого Хакохеном в России он понимал, что его стоит ценить. На своей родине Хакохен имел дело с людьми, которые были или плохими, или хорошими по своей сути, и он знал, как себя с ними вести. Но отношения с каймакамом Табари были более сложными, потому что этот человек никогда не мог прямо и откровенно сказать, что надо сделать. Даже когда Хакохен покупал его немалым количеством фунтов, это ничего не решало, потому что другой человек, который вручал чуть больше фунтов, мог перекупить его. Купить землю через такого человека было настолько утомительным делом, что доводило до отчаяния, и Шмуэль Хакохен уже дошел до этого предела.
В своей грязной душной комнате, которой побрезговали бы даже овца или козел, этот невысокий жилистый еврей надел свою западную одежду, вбил ноги в жаркие кожаные туфли и приготовился в очередной раз вступить в схватку с увертливым улыбающимся каймакамом. Но сегодня все сложится по-другому. Он решил получить землю. И он получит землю, за которую заплатил, или…
Он не закончил предложение, потому что даже в своем возбужденном состоянии понимал, что у него нет оружия, которым мог бы пригрозить добродушному чиновнику. Еврей не мог обратиться с протестом в Акку или Бейрут. Он должен иметь дело только с каймакамом Табари. Еврей не может, подобно французу, обратиться к своему послу за помощью – потому что у еврея нет посла. Единственное, что Шмуэль Хакохен мог делать, – это платить Табари очередной бакшиш, а потом еще и еще.
И поэтому в этот свой последний отчаянный день Хакохен опустился на колени в пыль у изголовья своего матраца и, порывшись меж камней, вытащил из-под них бумажник с последними деньгами. У него еще оставалось около тысячи английских фунтов, последние из тех денег, что он привез из России, и они должны были завершить сделку. Он отряхнул брюки и направился к дверям, но, остановившись, погрузился в долгое раздумье, после чего неохотно вернулся к изголовью кровати и, разрыв земляной пол, наконец извлек красивую блестящую золотую монету. Он с любовью и сожалением посмотрел на нее, решив, что в этот судный день и ее придется пустить в ход.
Он нашел эту древность в одном из своих изыскательских путешествий вдоль южных отрогов Бар-Табарии, когда остановился покопаться в земле, дабы посмотреть, насколько она плодородна. Когда он добрался до темного богатого слоя, способного давать прекрасные урожаи, если его правильно обрабатывать, он взял палку и продолжил копать, словно земля уже была его, – и вот тут-то он и нашел эту древнюю монету, покрытую арабской вязью. «Она ждала меня», – сказал он себе.
Шмуэль собирался пустить эту счастливую монету на покупку собственного дома в новом поселении, и он сопротивлялся любому искушению потратить ее как-то иначе, но теперь у него не было выхода. Он должен получить землю для своих евреев, и если эта золотая монета способна помочь ему, то ее надо пустить в ход.
В правом кармане брюк звенела оставшаяся турецкая мелочь. В пиджак он положил пачку английских купюр. А в левый карман, чтобы чувствовать ее приятную тяжесть, Шмуэль опустил золотую монету. Водрузив турецкую феску, он снова отряхнул костюм и взмолился: «Бог Моисея, выведи меня из этой пустыни».
Шмуэль Хакохен был рожден Шмуэлем Каганом в маленьком городишке Водж у западной границы России. Его отец был благочестивым человеком, который собирал аренду для русского землевладельца, и первый повод для спора родился у Шмуэля, когда ему было девять лет: ортодоксальный отец заставлял его носить мягкие вьющиеся пейсы, свисающие вдоль ушей, – принятый у хасидов знак благочестия, предписанный Библией, но маленький Шмуэль, худой и сутулый ребенок, который ходил выставляя вперед левое плечо, убедился, что на мальчиков с пейсами нападают русские, взял у матери ножницы и обкорнал себя. Мать промолчала, но, когда Каган-старший после сбора вернулся домой, она разразилась слезами, а отец Шмуэля отвел его в темную комнату, где прочитал грозное предостережение Моисея, Учителя нашего: «Если сын у человека упрям и непослушен и не подчиняется голосу отца своего или матери своей, когда они наказывают его, и не внимает словам их, тогда пусть отец и мать его возложат на него руку и приведут его к старейшинам города и к воротам города; и скажут они старейшинам: вот сын наш, упрям и непослушен, не внимает он нашему голосу; он обжора и пьяница. И все жители города забросают его камнями, пока он не умрет». – И, сделав паузу, отец добавил: – Ты отрастишь пейсы».
Произнесенные отцом угрозы произвели впечатление на Шмуэля, и несколько недель он не мог отделаться от зрелища наказания, рекомендуемого Торой, но и оно поблекло, и он спокойнее отнесся к требованиям отца. Шмуэль отказался носить пейсы. Конфликт обострился, когда родители решили отдать его в иешиву, где он будет готовиться к ученой жизни, поскольку они убедились, что он способный мальчик. И снова Шмуэль отказался, потому что он уже решил заниматься другими делами.
– Нет дела достойнее, чем изучать Талмуд, – сказал Каган.
– Это не для меня.
– Послушай, Шмуэль. Каждое утро, когда я прохожу мимо синагоги, я прошу Бога простить меня. За то, что я собираю аренду. Для дворян. А не читаю Талмуд, как должен.
– А вот я хочу работать.
Каган-старший, зная, какие разочарования приносит евреям жизнь в России, опасаясь погромов, которые часто вспыхивали у границы с Польшей, убежденно сказал:
– Сынок, ты слабый и сутулый мальчик. Для таких евреев, как ты, есть единственный безопасный путь в жизни. Изучать Талмуд. Стать благочестивым человеком. И верить в Бога.
Эти доводы не оказали никакого воздействия на упрямого мальчишку, и тогда отец и сын, оказавшиеся в тупике, решили выложить свои разногласия перед святым человеком в Водже и подчиниться его решению. Посему они, выйдя из дома, по грязной улице добрались до городской водокачки, напротив которой располагался двор, а в центре его стоял покосившийся деревянный дом. У дверей его толпились евреи-хасиды в своих меховых шапках, длинных черных лапсердаках и с пейсами. Каган провел сына меж них.
