Когда неторопливая трапеза подошла к концу, он сделал последний глоток вина, поцеловал на прощание графиню, дал юному Фолькмару несколько монеток из Персии и, взяв графа под руку, повлек его к верблюжьей стоянке. Когда они остались наедине, он тихо спросил:
– А когда придет конец перемирия?…
Граф Фолькмар задумался и потом сказал:
– Люди в Акре полны надежды, а я – осторожности. Мамелюки могут выгнать нас с этих земель.
– Я тоже так думаю. И что же ты будешь делать?
– Замок я не оставлю. – Граф подозревал, что Музаффар мог явиться сюда и в роли шпиона, поддавшись давлению мамелюков. С другой стороны, если они послали его, то уж лучше пусть все знают. – Я буду сопротивляться, – упрямо сказал он.
– А мальчик?
– В этом-то все и дело, – ответил Фолькмар, не скрывая озабоченности.
– Почему бы тебе не отослать его обратно в Германию? – предложил Музаффар.
– Мой отец побывал в Германии, и я помню, как он рассказывал, что по сравнению с нашей жизнью в Ма-Кере германцы живут подобно животным. Они же считали, что отец стал настоящим арабом, и сомневались, можно ли доверять его религиозности. Он рассказывал, что они с кузенами почти не понимали друг друга: он любил учиться, а они даже читать не умели; он любил философские дискуссии, а они знали только охоту. Короче, он обрел цивилизацию от арабов, а его родственники предпочли оставаться варварами, полными подозрительности. И когда его тягостный визит подошел к концу, все испытали неподдельное облегчение, видя, как он уезжает, – да и он сам чувствовал себя точно так же. Не думаю, что моему сыну понравится в Германии.
– Но я предупредил тебя, Фолькмар. Ему нужно уезжать.
– Знаю. Только куда?
Два старых друга обнялись, и араб вернулся к своим верблюдам.
Солнечным утром конца апреля 1290 года граф Фолькмар поднял своего одиннадцатилетнего сына с постели и привел в помещение, где его уже ждали. На полу был разложен полный набор доспехов для мальчика.
– Нам придется ехать верхом через опасные места, – объяснил граф. – И охрана не всегда может спасти от налета бродяг и грабителей. – После того как оруженосцы облачили мальчика в привычную нижнюю одежду, они примерили на него плотную рубашку, сотканную из толстых льняных нитей и подбитую хлопком, вымоченным в уксусе. Она должна была противостоять стрелам. На нее накинули легкую гибкую кольчугу до колен, которая не мешала движениям. Сзади она была разрезана, чтобы можно было сидеть верхом. Ноги были защищены Железными башмаками, длинные поножи которых прикрывали большие берцовые кости. А поскольку паломникам придется ехать под палящим солнцем, доспехи были прикрыты легким матерчатым плащом, на котором синим шелком был вышит герб замка: высокая округлая башня, окруженная другими.
Полный гордости, юный Фолькмар, клацая металлическими подошвами, побежал к матери поцеловать ее на прощание. Копья ему не дали, но мальчику было позволено иметь при себе парадный меч и надежный деревянный щит, обтянутый твердой кожей и окованный железом. Во дворе он с удовольствием отметил, что все рыцари в таком же облачении, как и у него, и у всех – металлические шлемы. Они напоминали кастрюли, но, тем не менее, узкие щели забрала позволяли дышать и видеть.
Подъемный мост замка опустился, железные створки ворот со скрипом разошлись в стороны, эскорт галопом пронесся через ров вниз в город, окруженный глинобитной стеной – мимо римско-католической церкви, мимо маронитской сирийской церкви, и вверх к старой византийской базилике, именуемой Санкта Магдалена, в которой девятьсот лет останавливались паломники, прося благословения перед тем, как отправиться на восток к морю Галилейскому, в те места, где проповедовал Христос. Остановив у входа коней, рыцари спешились и проследовали в темную часовню, где, преклонив колени, попросили благословения своему походу. Растерянный священник в драной рясе пробормотал над их обнаженными головами несколько греческих слов и перекрестил их. Рыцари вернулись к своим коням, перед которыми лежал путь через прекрасные зеленые земли владений графа Гретцского.
До чего прекрасны они были этим весенним утром, как до боли сжималось сердце от лицезрения их красоты. Кедровые и сосновые леса еще не были вырублены под корень; цвели и плодоносили оливковые сады и виноградники; поля приносили богатые урожаи пшеницы и ячменя, а на небольших делянках кунжут осыпал семена, из которых делали вкусные печенья для детей. Каждые пять или шесть миль перед всадниками появлялась новая деревня, возникшая во владениях графа Фолькмара, и в каждой на девяносто шесть мусульман приходилось четверо христиан, и все они вместе трудились бок о бок. И Фолькмар, осматриваясь, не мог отделаться от чувства, что, может быть, видит их в последний раз. Как и потомки семьи Ура, он любил эту землю не только потому, что она входила в его владения, но и потому, что она была добра и прекрасна сама по себе. Она воистину текла молоком и медом, и он сокрушенно думал, что никак не удастся ее сохранить в таком виде. Надо было хранить и беречь ее богатства, но он понимал, что, когда мамелюки захватят эти места, они не станут прилагать никаких усилий, чтобы сохранить их плодородие. Они перережут крестьян, под корень вырубят деревья, разрушат оросительные системы и оставят по себе опустошенные долины, в которых бедуины будут пасти своих коз. И как горько будет видеть эти лежащие в запустении поля, думал Фолькмар.
Паломники направлялись к Назарету, и граф объяснял сыну:
– Секрет богатства в том, чтобы иметь много рабочих рук, но в старые времена мы этого не понимали и поэтому уничтожали всех, кто жил на этой земле, потому что они придерживались другой религии. Но мы быстро поняли, что таким образом убиваем самих себя и земля будет лежать втуне, пока мы не найдем руки, которые станут обрабатывать ее. Наш первый граф раньше многих усвоил эту истину, и именно поэтому наша семья вот уж много лет процветает – в отличие от остальных.
– Поэтому мы и смогли построить замок? – спросил мальчик.
– Ну… – замялся отец. Он подумал, что сейчас ему трудно все объяснить, но в свое время ребенок сможет прочесть записи Венцеля из Трира. В его памяти всплыли слова старого хроникера, полные той сдержанной силы, которую граф почувствовал, когда впервые читал их:
«И после смерти моего господина Фолькмара, да упокоится его христианская душа, в замке Макор состоялись непредвиденные события. Сир Гюнтер из Кёльна незамедлительно взял мою госпожу Талеб себе в жены, а ее сына, Фолькмара-младшего, поместил в тюрьму, где у мальчика почти не было еды, он не видел солнца, и ему никто ничего не объяснял – и там ребенок томился семь лет. Ибо Гюнтер объявил, что у него будет собственный сын, который и унаследует его княжество, но, когда госпожа так и не забеременела, рыцарь в моем присутствии обрушился на нее с проклятиями и крикнул: «Будь ты проклята, твое чрево понесло только от него!» И той же ночью во время пиршества он заорал во всеуслышание, что теперь каждую ночь в течение года будет брать свою жену, пока она не принесет ему сына, а со своего конца стола она тихо ответила, что, поскольку она уже доказала, что может зачать ребенка и выносить его, дело, должно быть, в нем, и, когда она таким образом ввергла его в смущение, мы все расхохотались. У сира Гюнтера было много женщин, которые одна за другой прошли через его ложе, но никто из них не принес ему сына, и ему уже минуло сорок лет, и он понял, что ребенка у него не будет и что, когда он умрет, единственным, кому достанутся его поля и замок, станет тот ребенок, который ныне томится в тюрьме. Он приказал привести к себе пленника. Ему уже минуло одиннадцать лет, семь из которых ему довелось жить в темноте. И милорд Гюнтер стал обращаться с ним так, словно тот был его собственным драгоценным дитятей. Он научил его всему, что знал о войне и об обороне замков, и о том, как управлять крестьянами, чтобы их хозяйства плодоносили. Он приказал мне, чтобы я учил ребенка латыни и греческому, а его дедушка Лука-Бейлиф добился, что тот в совершенстве знал арабский и турецкий. А когда юноше минуло шестнадцать лет, Гюнтер сосватал для него благородную девушку из Эдессы, и старый рыцарь в нетерпении ходил по крепостной стене, пока принцесса наконец не разродилась сыном. И милорд Гюнтер вскричал:
