Араб был невысок и склонен к полноте, так что, когда он стоял рядом с графом Фолькмаром, который, как и его предки, был могуч, крепок и рыжеволос, он казался пухлым толстячком, но, облаченный в желтовато-коричневый халат, с черными и золотыми шнурами наголовной повязки, с белой бородой, обрамлявшей загорелое лицо, он производил самое приятное впечатление и, вручая официальный документ, расплылся в теплой улыбке.
– Мамелюки даруют тебе разрешение отправиться в паломничество, – сказал он по-французски; в замковых покоях он чувствовал себя как дома.
– Ты прочел? – по-арабски спросил Фолькмар.
– Конечно. – Музаффар, покинув графа, заторопился навстречу графине, которая от души расцеловала его в обе щеки. Она была стройной обаятельной женщиной; ее густые волосы были заплетены в две косы, которые доходили до пояса. Одобрительно посмотрев на нее, Музаффар заметил на французском: – Почти каждый твой предмет украшения прибыл в Ма-Кер на моих верблюдах, и сегодня я счастлив продолжить эту традицию. – Он подозвал одного из своих людей, который принес кожаную коробку. В ней лежало парчовое платье с длинным шлейфом и широкими рукавами, украшенное жемчугами. – Для леди, которая отправляется в паломничество, – высокопарно произнес он, и графиня поняла, что Музаффар преподносит ей это прекрасное одеяние в дар.
– Значит, мамелюки дали разрешение? – спросила она.
– После небольшой подсказки… тут и там, – засмеялся он и, потирая пальцы, намекнул на взятку.
– Ты наш самый дорогой друг! – вскричала графиня, снова целуя его. – Но я не собираюсь в паломничество. – Старый араб сделал вид, что забирает платье, но она схватила его за руки. – В этом моем новом платье я совершу небольшое паломничество прямо здесь, – показывая из окна на базилику, на маронитскую церковь и римскую. Последняя стояла напротив мечети.
– Но отправится наш сын, – напомнил граф.
– До чего великолепно! – вскричал на французском старый торговец. – Фолькмар! Отправляйся в паломничество следующей весной. Мы встретимся в Цфате и вместе пересечем горы.
Граф, высокий суровый мужчина, которому уже перевалило за сорок, с чисто выбритыми резкими чертами лица, смуглого, как и у всех его предков, обосновавшихся в Святой земле, несколько секунд обдумывал это предложение.
– Было бы очень приятно повидаться с тобой в Цфате, Музаффар, – осторожно сказал он, – но к тому есть два препятствия. Весной в Галилее начинается жара. Сама по себе она меня не остановила бы, но я планировал, возвращаясь из Цфата, перевалить возвышенности и показать сыну в Штаркенберге настоящий германский замок, а он лежит далеко в стороне от твоего пути.
– Вовсе нет! – запротестовал старик. – Я пошлю верблюдов в сопровождении проводника. А сам вместе с тобой перевалю горы и по пути встречу свой караван.
– Ты возьмешь своего коня? – спросил Фолькмар.
– Будет куда лучше, если ты прихватишь одного для меня… Нет! Я куплю в Дамаске лучшего коня, которого только смогу найти, а когда доберусь до Акры, продам его!
– Значит, договорились? – уточнил Фолькмар.
– В Цфате в апреле. – Когда два друга обменялись рукопожатиями, араб добавил: – Если мы все выяснили, то я должен двигаться.
– Лишь после того, как ты поешь, – возразил граф и пригласил его к столу.
Огромный зал, в котором расположились двое мужчин, был в 1105 году завершен Гюнтером Кёльнским и представлял собой шедевр искусства крестоносцев; тонкие каменные ребра, идущие вдоль стен, завершались высокими арками, в которых были прорезаны узкие стрельчатые окна. Каменный пол был так гладко отполирован и плиты так плотно прилегали одна к другой, что за двести лет их перекладывали только один раз. Когда их кладку протирали маслом – это и было сделано сегодня, – казалось, что под ногами не твердый камень, а блестящий шелк.
По залу были расставлены статуи знаменитых владельцев замка, в серебряных канделябрах из Дамаска и Алеппо курились свечи, и их лучи отражались в золотых украшениях из Багдада и покрытых расписной эмалью ящиках из Персии. Поскольку дерево уже начало становиться редкостью в Святой земле, огромные комоды, стоящие вдоль стен, и длинный стол были привезены сюда из Акры, куда изделия из лесов Сербии доставило генуэзское судно, но великолепный гобелен, висящий на восточной стене, был соткан в Византии.
Это был прекрасный зал, в котором всегда бурно кипела жизнь, – за предшествующие сто восемьдесят лет именно здесь Фолькмары заключали семейные союзы со многими из семей великих крестоносцев, не считая только Боэмонда Антиохийского и Болдуина Иерусалимского, которые неизменно отказывались вступать в родственные отношения с наследниками Ма-Кера. В этом зале заключались браки и происходили коронации, и в августе 1191 года здесь началось многомесячное празднество, когда замок был отбит у Саладина Ричардом Львиное Сердце и передан им Фолькмару IV. Ричард провел в замке две недели, оправляясь от раны, полученной при осаде Акры. Этот зал украшали своим присутствием принцессы Галилеи, тут бывали Эмбриакос из Генуи и Джон из Бриенны. Сюда являлись посланцы императора Комнина из Константинополя, властители Армении и Ибелины, местные аристократы. Здесь же бывали такие великие люди, как лорды из Тира, Кесарии и графы Триполи; но в истории этих выдающихся покоев одно имя стоит особняком, возвышаясь над всеми.
– Давай выпьем за Саладина, да будет проклята его память, – предложил Фолькмар, и старый торговец поднял свой бокал, хотя, как мусульманин, он не должен был употреблять вино.
– Он мне нравится, – признался старик. – Саладин был так благороден, что должен был бы считаться арабом.
– Он убил двух моих предков, – заметил Фолькмар.
– Если бы стороны прислушались к нему, – сказал старик, – мы бы уже давно поняли, как надо жить на этой земле.
– Вот тут я с тобой полностью согласен, – признал правоту собеседника Фолькмар.
В эту минуту в зале появился одиннадцатилетний сын графа и поздоровался с арабом, который часто привозил ему из Дамаска неожиданные подарки.
– Ты когда-нибудь показывал своему сыну Рога Хаттина? – по-арабски спросил Музаффар.
– Нет, – засмеялся граф. – Наша семья предпочитает держаться от них в отдалении.
– Следующей весной ты должен это сделать, – предложил Музаффар. – Чем больше мы знаем об истории, тем лучше.
Графиня Фолькмар прервала их разговор, пригласив мужчин в зал поменьше, где на тяжелом деревянном столе их уже ждал великолепный обед. Главным блюдом был самец косули, добытый на холмах напротив Акры, но кроме того, на столе были и куропатки, доставленные в замок мусульманскими торговцами из Иерусалима. Высились бронзовые вазы с черными сливами и абрикосами из Сирии, апельсины и поздние дыни с полей под Ма-Кером. Фолькмар догадался, что люди Музаффара уже доставили в замок новые припасы, потому что увидел перед собой небольшое серебряное блюдо с персидскими фиалками, залитыми прозрачным сахаром. Они были сдобрены корицей и предназначались на десерт.
– Мне всегда нравилось есть на вашей посуде, – пошутил Музаффар. – Видя ее перед собой, я чувствую себя едва ли не христианином. – Он поднял перед собой благородное старое блюдо, много лет назад вылепленное в Иерусалиме, но обожженное в гончарных мастерских Египта, и снова стал его изучать. На нем был лишь один искусный рисунок красного цвета: огромная рыба, с глупым видом раскрывшая пасть. Почти два столетия в каждой крепости крестоносцев хранился такой набор посуды, ибо рыба стала самой популярной эмблемой христианства: несколько столетий назад кто-то выяснил, что греческое написание слова «рыба», ichthys – это акростих, который может быть истолкован как «Иисус Христос, Сын Божий, Спаситель».
Пока они ели, Музаффар разглядывал фолианты, которые стояли в шкафах вдоль одной из стен зала. В Ма-Кере было семьдесят томов, что считалось в те времена солидной библиотекой, и большинство из них доставил Музаффар. В Алеппо, Смирне или Багдаде, где бы ему ни доводилось бывать, он собирал старые книги для своего друга, потому что, как и многие арабы того времени, он считал странным, что неграмотные крестоносцы проявляют так мало интереса к учению.
