Комната близнецов Мидсаммеров не была точной копией этой хотя бы потому, что кровать тут была одна. Но выглядела она точь-в-точь как одинаковые кровати Кейта и Теренса. Деревянные столбики с бронзовыми шишечками, частые прутья и роспись с несущимися по морю кораблями на высокой, массивной боковине. Разве что травянисто-голубой цвет, в который были выкрашены кровати, всегда представлялся Реду более темным, но на деле он оказался водянистым и блеклым.

      Многое другое, насколько Ред помнил, тоже повторялось: вид из окна, шёлковые шторы с китайским рисунком, настоящий крутящийся штурвал, закреплённый перед окном, две люстры с подвесками из цветного хрусталя, которые дрожали, если дёрнуть посильнее заедающую оконную раму, парта в углу, камин с полкой из жёлтого мрамора, шкаф с игрушками, кресло-качалка у двери, ковёр со странным геометрическим орнаментом, привезённый отцом Колина из поездки по колониям.

      Не было только второй кровати и второй парты. То место, где должна была бы стоять кровать Теренса, занимал большой стол с замком и целой армией игрушечных солдатиков. Стол, как это устраивают в музеях, был накрыт стеклянным куполом.

      Ред осмотрел всю комнату, подумал, что будь он двенадцатилетним поклонником серии книг про братьев Мидсаммеров, то пришёл бы в восторг, оказавшись здесь. Но забывать, зачем он сюда пришёл, тоже не стоило. Ред покосился на принесённые вёдра и тряпки.

      Он открыл окна, протёр пыль, пропылесосил ковёр и начал его скатывать. Он был лёгким и мягким, на ощупь напоминавшим войлок. Ред катил его от окна к двери и, когда дошёл до уровня стола с солдатиками, замер.

      На полу чернело большое, фута три в диаметре пятно. Ред склонился над ним, потрогал обгоревшие кусочки паркета. Дощечки в самом центре были то ли заменены, то ли шпонированы — они были светлыми. Но большая часть круга так и хранила следы лизавшего его пламени: паркет был дубовым, и Ред догадывался, что даже пламени было не так уж просто разрушить плотную древесину.

      Он посмотрел на стол, заменявший кровать Теренса, на окно, на дверь. Да, он не ошибся: это было то самое место, где в первой книге «Близнецов Мидсаммер» вспыхнул круг синего огня, в который тёмные фейри втянули Теренса, — событие, ставшее основой сюжета всей серии.

      Ред, не проявляя никакого уважения к исторической реликвии, сел в кресло-качалку. Теперь он понимал, что наличие пятна всего лишь говорило о том, что Виктория де Вер облекла какое-то рядовое событие — опрокинутую во время пятичасового чая спиртовку или загоревшуюся ёлку — в мистическую форму и превратила в явление служителей Неблагого двора, но в самый первый момент ему показалось, что он стоит на пороге какого-то страшного и опасного открытия, как раз такого, о котором мечтал, и что в истории близнецов правды гораздо больше, чем кто-либо подозревает.

      Он тогда быстро прошёлся шваброй по полу и вернулся к Бойлу за новым поручением, но теперь ему хотелось вновь увидеть и вновь ощутить... Он сам не знал что… Нереальность происходящего, вторжение рока в жизнь Торрингтонов — и в свою.

      Ред, стараясь не шуметь, поднялся на третий этаж. Его ботинки предательски зацокали разве что на лестнице со второго на третий этаж: на всех других были расстелены ковровые дорожки, плотно прижатые медными прутьями, а так как выше второго редко кто поднимался, лестница на третий этаж была голо-мраморной. Дорожка наверняка была заботливо скручена и упрятана Бойлом.

      Волшебство в комнате Колина не повторилось. Оно было так нужно Реду, чтобы написать про дьявольски счастливого вначале и страшно несчастного в конце Колина, про беззаботного — и уже обречённого — мальчика, но на него навалилась какая-то отупляющая тоска. Он постоял на пороге, а потом вновь сунул ключ в скважину и запер дверь.

      Он уже хотел пойти обратно к лестнице, как вспомнил про вторую детскую.

      У него был ключ. Если не от всех дверей, то от многих. Оставалось только решить, дверь справа или дверь слева. Ред наугад сунул ключ в замок левой. Он легко повернулся.

      Ред щёлкнул выключателем, но свет почему-то не зажёгся. В Каверли это не было удивительной вещью: проводка была старой и время от времени что-то в ней нарушалось.

      Пройдя через слой застоявшегося, пыльного воздуха к окну, Ред сдвинул в сторону плотные шторы на одном из окон, а потом обернулся.

      Он ещё пока шёл начал догадываться, что увидит.

      Все статьи, что он прочёл о Виктории де Вер, её книгах и семье, повторяли одно: в «Старших зеркалах Ангрима» в образе Анселя Филдинга, мальчика, прикованного к инвалидному креслу и смотрящего на мир — не наш, а существующий в параллельной сказочной реальности — сквозь стоящее в его комнате старинное зеркало, писательница изобразила своего сына. Таким образом она изживала свои страхи: увидеть, как Колин теряет возможность двигаться, наблюдать, как медленно уничтожает его недуг, и пережить собственного ребёнка. Многие писали о предвидении. На вкус Реда, звучало романтично, но не отвечало реальному положению вещей, Виктория де Вер не предвидела, она просто знала, что Колина ждёт судьба отца и деда. Поэтому она и писала свои книги о детях, которые оставляют своих родителей, и о детях, которые никогда не взрослеют.

      Ред смотрел на комнату, в которой не прибирались уже давно, затянутую паутиной и покрытую слоями пыли, и всё равно узнавал. Даже с мебелью, покрытой чехлами.

      Он стягивал один чехол за другим, зная, что там увидит: вот тут георгианский стул, обтянутый тёмно-синим штофом с рисунком в виде крошечных семиконечных звёздочек, а тут — птичью клетку из гнутой серебристой проволоки, в которой будет сидеть фантастическая игрушечная птичка с лиловым оперением и шафранным хохолком, а тут — если сдёрнуть и этот чехол — будет высокое, выше человеческого роста, трёхстворчатое зеркало в резной раме.

      И если в комнате Колина повсюду встречались мелкие расхождения с комнатой близнецов из книги, то эта детская — детская Филипа Ардена — была полностью, до мельчайших подробностей, так скрупулёзно описанных в тексте, комнатой Анселя Филдинга. Ред изумлённо оглядывался и ходил кругами. Он не мог в это поверить. Он подошёл ещё раз к окну и посмотрел на шторы: даже пасторальные картинки совпадали. Двое крестьян, ослик с повозкой, трое крестьянок, одна с фартуком, полным яблок...

      Своего невероятного Анселя Филдинга, любимого героя миллионов читателей, Виктория де Вер срисовала вовсе не с сына... Даже инициалы совпадали: Ансель Филдинг — Филип Арден. Ред где-то читал, что в первой версии романа фамилия Анселя была Фостер. Фостер — намёк на приёмного ребёнка. Как можно было быть настолько слепыми? Даже цвет волос указывал на Ардена: он, как и Ансель, был темноволосым, в отличие от светло-русого Колина. Зато эта бледная кожа, которая словно никогда не видела солнца: в случае с Анселем это практически так и было. Только вот глаза: у Анселя они были ярко-голубыми, а у Ардена... Ред задумался. У Ардена они были сине-серыми, насыщенного сумрачного цвета, как северное море.

      Виктория де Вер обвела всех вокруг пальца: бросила наживку в виде паралича, и все бросились за ней. Мимо этой детали и намёка на семейную трагедию сложно было пройти, хотя в одной из статей кто-то высказал очень умную, оказывается, мысль: паралич Анселя, столь явно указывающий на болезнь Колина, был единственной во всём творчестве леди де Вер деталью, где писательнице изменил её тонкий вкус. Намёк был излишне прямолинеен, даже грубоват. И Виктория де Вер, если знала об этих словах, наверняка смеялась: это её читатели были слишком грубоваты для того, чтобы оценить её игру. Это они, увидев знакомое слово, радовались и били в ладоши, не давая себе труда задуматься и копнуть чуть глубже.