— В обмен на что?
— На небольшой шанс остаться в живых.
— Я обещаю.
Арден сделал два шага по комнате. Ред обернулся.
Арден стоял, глядя себе под ноги, словно боялся смотреть по сторонам, потом он быстро дошёл до изголовья кровати и присел перед ней так, чтобы оказаться спиной к очищенным от пыли фотографиям.
— Если за Найджела возьмётся полиция, то он расскажет обо мне, о Колине, покажет фотографии. Мне есть что скрывать, но… Но я, кажется, ещё никогда в жизни не встречал настолько благородных дураков, как ты.
— Я обещаю, — повторил Ред. — Может, я, конечно, и дурак, что делаю это.
— На самом деле, — Арден посмотрел Реду в глаза, — мне жаль, что я их не встречал… Я даже решил, что они остались только в книгах.
Последний слой лжи
18 сентября 196… года
— Я отвяжу тебя, — Арден повернул запястья Реда, чтобы лучше рассмотреть узлы, — но что будет дальше, зависит только от тебя. У тебя один-единственный шанс сбежать: когда Найджел откроет дверь. Не думай, что его можно застать врасплох. Он будет ждать нападения. От тебя, от меня, от нас обоих…
Арден, нахмурившись, потянул за конец верёвки.
— Это лучше, чем… — Ред приподнял руки, чтобы Ардену было удобнее возиться с узлами. — То есть лучше пусть пристрелит меня, чем… Чем вот это всё… Лучше умереть, чем выносить такое!
Арден усмехнулся:
— Какие громкие слова! Я понимаю, что боль пугает тебя гораздо больше смерти, но… Но поверь, ты настоящей боли ещё не чувствовал.
Он наконец распутал одну из петель, и Ред почувствовал, как натяжение верёвки на левом запястье ослабло.
— Я не знаю, как ты это пережил, — неуверенно произнёс Ред. Неуверенно, потому что не знал, стоит ли про это вообще говорить. — Извини.
— Может, я и не пережил, — Арден ухватился за петлю зубами и начал тянуть. — Чёрт! Крепко затянул… Я хотел содрать всё со стен, но не смог. Не мог смотреть на это. С остальным было легче. Фотографии и негативы были в ящиках и коробках, я просто увёз их в лес и сжёг. Думал поджечь эти, а потом залить водой, но не рискнул. В стенах войлок, если вдруг загорится он, то одному мне пожар не затушить… Так и оставил.
Ред пытался протащить кисть в ослабшую петлю, но для того, чтобы освободиться, не хватало буквально чуть-чуть.
— Не дёргай, ты мне только мешаешь.
Арден больше не смотрел на него и нарочно избегал взглядов. Словно боялся так же, как фотографий. Арден не мог снять их со стен, потому что для этого нужно было бы вглядеться едва ли не в каждую.
— Так что, может, я и не пережил, — повторил Арден и вытянул длинный конец верёвки. — Уже почти готово…
— Ты не пытался… покончить с собой?
Руки Ардена замерли, он тяжело выдохнул.
— Один раз.
Арден снял наконец верёвки с запястий Реда.
— Будет очень больно, но недолго. Минуты две, может.
Арден был прав, ещё как прав. Кровь, хлынувшая в затёкшие руки, вонзалась изнутри сотнями горячих игл, а мышцы и связки ныли от боли.
Руки пока не слушались. Ред хотел положить их иначе, вдоль тела, чтобы дать отдохнуть до того выкрученным плечевым суставам, но в итоге перекладывал их Арден — у него самого не получалось.
Арден начал развязывать веревку на правой ноге.
— Колин не дал мне умереть, — сказал вдруг Арден. — А после этого за мной стали следить, хотя зря… Я бы вряд ли попытался во второй раз. Я сделал это не потому, что хотел умереть, а потому что ненавидел его так сильно, настолько сильно, что… Тебе не понять. Он оставлял меня надолго… — Арден замолчал, а потом пробормотал: — Тебе вряд ли хочется знать.
Ред ответил честно:
— Я не знаю. Иногда мне хочется закрыть глаза, чтобы не видеть ничего тут, а иногда хочется смотреть, потому что оно… господи, оно завораживает. И ещё я хочу понять Колина. Нет, вас обоих…
— Развязал, — произнёс Арден, похлопав Реда по ноге: она у него занемела настолько в том месте, где была верёвка, что он даже не почувствовал, когда ту сняли. — Но это хотя бы честно — признаться, что испытываешь болезненное любопытство.
— Я просто хочу понять. Даже если я и не выберусь отсюда…
— Меня понять легко, — Арден склонился над другой ногой. — Я ненавидел его. Моё самоубийство — хороший пример ненависти. Тут раньше на потолке и стенах были перекладины и скобы, в полу — проушины, как на кораблях. Колин приказал сделать, чтобы было за что крепить верёвки. Иногда он оставлял меня надолго. Меня связывали так, что нужно было постоянно держать всё тело в напряжении. Если я пытался распрямиться или расслабиться, меня начинала душить петля. Были и другие варианты. В тот раз был крюк, — Арден рывком распустил петлю на правой ноге. — Когда я начинал выпрямлять спину или опускать шею, он рвал меня… изнутри. Обычно на конце было скругление, а в тот раз… Я не видел его, но там было что-то достаточно острое, чтобы при рывке пропороть мне внутренности. Я знал, что кровь, скорее всего, не остановить. Сам Колин не сумел бы, одного из его подручных, который раньше работал медбратом, как раз не было в Каверли, да и он бы вряд ли смог что-то сделать. Знаешь, о чём я думал?
Ред ничего не ответил. Он просто боялся пошевелиться. Ноги, которыми он мог двигать свободнее, чем руками, болели не так сильно, и он поймал себя на том, что даже в боли — например той, которую он чувствовал сейчас, — было что-то приятное… и завораживающее, как в рассказе Ардена.
— Не о том, что умру, что весь этот ужас наконец-то закончится, а о том, что будет с Колином. Мою смерть он скрыть не сможет. Вскрытие будет делать не доктор Эшворт, которого он купил с потрохами, а коронер. Что будет, если узнают, от какой раны я умер? Как этот ублюдок будет выкручиваться? У меня было полно синяков на теле, следы от верёвок. Иногда их почти не бывало, или очень лёгкие, но тогда… Полиции было бы интересно узнать, откуда они. И мне за это не будет стыдно… Я никому не мог рассказать, что со мной делал Колин, потому что… потому что не мог. Не мог. И мне не надо будет ничего объяснять, ничего показывать, испытывать стыд, смотреть кому-то в глаза, жить с тем, что кто-то знает про меня такие вещи… — Арден вдохнул, словно хотел рассказывать дальше, но потом совсем другим, обыденно равнодушным тоном спросил: — Ты сможешь встать сам?
Ред для начала попробовал сесть.
— Смогу, — он спустил ноги на пол, и тут же вскочил: задницу жгло как огнём, хотя и не так сильно, как было во время порки. — Проклятье! Как же больно!