О, Франция еще не раз удивит мир! Храбрые потомки галлов вырвут у старой скряги-земли запрятанные сокровища. И эти потомки — мы!

Розовая заря стыдливо заглядывала в окна, когда учитель закончил свой доклад. Ночь прошла без сна, но мы не чувствовали усталости. Потрясенный гениальностью учителя, господин Бартельс прослезился от восторга, обнял ученого и сказал:

— Профессор, ваши выкладки и вычисления свидетельствуют о вашей точности и гениальности, — я беру это дело! Вы наш капитан, мы ваши матросы — и наш корабль отправляется в плаванье. Я беру на себя обязанности кочегара и вот моя первая лопата угля!

С этими словами господин Бартельс вынул чековую книжку и выписал первый чек.

Дни замелькали не менее быстро, чем чеки, выписываемые господином Бартельсом. В то время, как я бегал по магазинам и складам, закупая все необходимое для экспедиции, профессор занялся выяснением точного местоположения затонувшего города. Со всего Парижа я свез дорогому учителю учебники географии России. Тюками я привозил ему карты этой громадной страны: физические, климатические, бальнеологические, исторические, железнодорожные, и прочие и прочие. Словом, все, какие только можно было достать в Париже.

Наше пристрастие к географии и картам России вскоре стало известно всем букинистам города, и по утрам у нашего дома выстраивались длинные очереди книжных тележек, груженых «русским товаром». Напившись кофе, учитель выходил на крыльцо и букинисты дефилировали перед ним со своими книгами. Мы покупали все. Нам нужны были точные и исчерпывающие сведения, а господин Бартельс просил не стесняться в средствах.

Массу хлопот доставила мне закупка лопат и кирок. Учитель сообщил нам, что в России пользуются преимущественно деревянными лопатами, а железные импортируются из Германии и стоят ужасно дорого. Словом, мы решили, что лопаты и кирки нам необходимо закупить на месте.

Учитель сделал точные подсчеты, (из врожденной скромности я не буду говорить, что в этих подсчетах я принимал деятельное участие), и оказалось, что нам необходимо двенадцать тысяч лопат и такое же количество кирок. Господин Бартельс перечеркнул эти цифры и удвоил их.

Тут начались мои мытарства. Оказалось, что в Париже нет такого количества лопат и кирок. Я метался по городу из конца в конец, из склада в склад, и после четырех дней утомительнейшей работы мне удалось достать только 7934 лопаты и всего 1945 кирок! Создавалось критическое положение. Но светлый ум учителя и на этот раз выручил нас. Он задумался всего лишь на полчаса, сидя, как изваяние Будды, среди груды учебников географии и распластанных на полу и на стенах карт. Я и господин Бартельс старались не дышать, дабы не помешать полету гениальной мысли.

— Чернила и бумагу!

Мы не посмели заглянуть, что пишет великий ученый, но через минуту прочли:

Париж. Улица Кондотьеров 24. Париж.

Для экспедиции на север срочно нужны лопаты и кирки высокого качества.

ЦЕНА БЕЗРАЗЛИЧНА.

Париж. Улица Кондотьеров 24. Париж.

— Дитя мое, отнесите это немедленно во все газеты и опубликуйте. Только последите, чтобы не перепутали адрес, я нарочно повторил его дважды. Лопаты и кирки будут.

С этими словами учитель отвернулся и опять погрузился в свои географии и карты. Мы с господином Бартельсом на цыпочках вышли из комнаты.

Гений профессора Оноре Туапрео очевиден. Публикация удалась блестяще. Были и лопаты, и кирки. Они прибывали ежедневно в громадных ящиках со всех концов Франции, и уже через три дня у нас было потребное нам количество. Но господин Бартельс не приостановил закупки и купил втрое против того, что указал учитель. Это, конечно, простительно, ведь господин Бартельс не ученый, а коммерсант, к тому же в России лопаты и кирки так ценятся и их импортируют из Германии!

Прошла неделя. Собственно, не прошла, а промчалась. Профессор точно установил местоположение затонувшего города. На лучшей из наших карт оно было обведено красным карандашом, а в центре красовался французский флажок. Я с гордостью ногу сказать, что я преодолел все трудности в деле снабжения экспедиции, — все необходимое было запасено в избытке.

Самое последнее и трудное дело — была наша экипировка. Еще с 1812 года французы знают и твердо помнят, что Россия — это север. Морозы, льды, снега. О, французы это помнят очень хорошо! Ведь это в 1812 году они лишились такой громадной и богатой колонии, какой могла бы быть Россия. Мы, республиканцы, умеем отдавать должное великим замыслам наших великих императоров!

Да, так вот, — экипировка. Я было растерялся, но мне помог господин Петров. Хотя господин Петров самый настоящий француз, о чем свидетельствуют его бумаги, но еще в 1917 году он был русским и имел в Москве большой торговый портняжеский дом «Петров и сыновья». Этот милейший господин Петров подтвердил нам наши сведения о русском климате.

— Даже в июне там нельзя показаться на улицу без шубы! Вы моментально отморозите нос.

Я не хотел, чтобы мы отморозили носы, да и господин Петров этого не хотел, и он сшил нам три прекрасных русских «доха». Это особый род шубы, очень тяжелый, жаркий и неудобный во Франции, но необходимый и приятный в России. Мы были очень признательны господину Петрову, и господин Бартельс с удовольствием выписал ему чек. За небольшое дополнительное вознаграждение этот же господин Петров снабдил нас туземной обувью, под названьем «валенки». С экипировкой было покончено.

Все необходимое для экспедиции, кроме наших «доха» и «валенки», мы решили пока оставить в Париже, с тем, чтобы выписать это немедленно, как только мы найдем место, отмеченное на карте флажком, и столкуемся с русским правительством.

О, мы знали, что нас ожидают большие трудности. Но разве трудности когда-нибудь останавливали француза!

Мы выпили немало шампанского в тот день, когда господин Бартельс получил заграничные паспорта. И вот, наконец, мы — на Северном вокзале.

Вечер был тих и прозрачен. Всем троим нам немножко взгрустнулось.

От далекой России на нас уже веяло ледяным холодом. Но наши отважные сердца, согреваясь мыслями о сокровищах, были непоколебимы. Право же, я чувствовал себя рыцарем и мой девиз была — обольстительнейшая мадемуазель Клэр, мой щит — знаменитая «доха», и цель — сокровища, сосчитать которых с точностью не смог даже гений Оноре Туапрео.

Мягко и бесшумно тронулся поезд, увозя нас в наш крестовый поход.

Вечерний Париж уплывал все дальше и дальше. И только огни города долго еще сверкали в наступивших потемках рассыпными самоцветами, да башня Эйфеля посылала прощальные световые лучи.

Мы отошли от окна и, кажется, дорогой учитель смахнул платком набежавшую слезу расставанья.

С прошлым покончено! Впереди нас ждут борьба и победы. И когда мы вернемся в родной наш Париж, вернемся с триумфом, — мы будем, конечно, другими людьми.

Разговор не клеился и мы улеглись спать.

Встающий день застал нас на германской границе.

Приятно было наблюдать, что уроки войны не прошли для бошей даром: они научились вежливости, они стали любезны с победителями.

В течение нескольких минут были покончены все формальности с паспортами и багажом. Чиновники были предупредительно любезны и разговаривали с нами на нашем родном языке. Вот вам еще одна очевидная польза минувшей войны, — немецкие чиновники разговаривают по- французски. Конечно, было бы лучше, если бы вся Германия заговорила по-французски. Но ничего, в следующий раз, мы надеемся, так и будет. Ведь недаром воздвигнута «могила неизвестного солдата» — она вопиет о мести и месть будет!

Конечно, вагоны бошей не так удобны, как наши, но все же мы разместились в купе. Гнуснейшего вида рыжий немец прокричал свое нелепое «Abfahr!» — и вот опять мы неуклонно стремимся к нашей цели.

— Ну, знаете ли, это возмутительно! Я едва совладел с собою!