Едва вставала где-то за городом, невидимая за громадами домов, заря — мы уже были на ногах. Мы дежурили у очередной библиотеки или архива, и как только двери для посетителей открывались, — мы снова и снова бросались в атаку.

Поздно вечером, ночью, мы, от усталости еле передвигая ноги, взбирались на этажи, в мансарду. Силы таяли. Франки — тоже таяли. Таяла моя, да кажется и профессорова, вера. Но вот, однажды…

Я прекрасно помню: был вечерний час. В громадное окно старого, полузаброшенного францисканского монастыря лился розовый, невесомый свет. Вероятно, на полях, там, где кончался Париж и начиналась Франция, — падало за горизонт кроваво-красное солнце. Книга, которую я листал, была тяжела и от нее дурно пахло. Но я покорно и тупо листал страницы и нигде не встречалось мне слово: клад… сокровище… деньги… золото…

— Шшш, мальчик! Тише!.. Вот.

Оноре воровски оглянулся на дремлющего монаха и под самый нос подсунул мне том в позеленевшем от времени и плесени переплете.

— Шшш! — многозначительно шипел Туапрео, а я читал титульный лист:

СВЯТОЙ ОТЕЦ МОРДИУС БАРРЕЛИУС

Во имя отца и сына святого духа

СКРЫТЫЕ СОКРОВИЩА

Повествование о затонувшем граде Китеже

Я задрожал от восторга. Я стиснул руку Оноре, и под высокими сводами громко отдалось эхо хрустнувших костей.

— О, учитель! — трагически прошептал я и небывалая бодрость и смелость переполнили все мое существо. Я захлопнул сокровенный томик, сунул его под мышку, схватил за руку профессора и мы двинулись к выходу.

Проклятая ряса заснувшего у дверей монаха! Мы запутались в ней. Мы шлепнулись на пол. Сперва она, книга. Затем я. На мне учитель. А сверху смертельно перепуганный монах.

— О дева Мария! О младенец Иисус! Сгинь! Рассыпься, нечистый! — бормотал вскочивший монах и крестил нас, словно были мы исчадье ада.

— Не надо, не надо! Мы просто случайно упали, — потирая ушибленное колено, уверял учитель неистовствующего монаха.

— Мы уходим! — решительно поднялся я, бережно прижимая к груди отысканные сокровища.

— В вашей библиотеке нет ничего интересного.

— Да, но я вижу — вы держите книгу.

— Ах, эта?

Изобразив презрительную мину, я помахал перед самым носом монаха трудом отца Мордиуса Баррелиуса.

— Это вы можете получить…

— Дитя мое, опомнитесь! — завизжал профессор, но величественным жестом я его остановил.

— Учитель, заткнитесь![2]

— Впрочем, я могу взять ее на память о посещении вашей библиотеки, а за беспокойство — вот!

С ловкостью заправского жонглера, монах на лету поймал подброшенную монету.

Мы мчались длинным коридором, и учитель не отставал от ученика. На этот раз домой мы приехали в такси. Я знаю светские обычаи: миллионерам не пристало пользоваться метро или трамваем!

Все переменилось. Все пошло кругом. Все закипело. Вот они, наши миллионы, они лежат перед нами! Они ждут, чтобы мы пришли и взяли их.

Мы работали как звери. Мы работали круглые сутки. План нашей экспедиции рос, как на дрожжах. В недельный срок он был разработан. Еще через два дня мы составили смету на необходимые расходы и перед нами, как барьер перед лихим скакуном, выросла солидная цифра с отвратительными жирными нулями с правой стороны. Даже для того, чтобы сделаться миллионером, а может быть, и миллиардером (о Клэр, — ты слышишь?) — нужны деньги. Два дня и две ночи сидели мы с учителем на полу среди чертежей, планов и схем. Сидели в разных углах и думали о том, где и как добыть необходимые деньги. На рассвете третьего дня мы горестно вздохнули и решили, что придется принять в компанию третье лицо и это третье лицо должно финансировать предприятие…

Учитель сбросил охватившее его уныние. Он потребовал у меня весь остаток моих считанных франков. Я кротко исполнил его требование. Оноре Туапрео вышел и через два часа возвратился в новеньком сюртуке, в классически заутюженных брюках и ослепительном цилиндре.

— Ну, дитя мое, — поцелуемся!

Мы поцеловались.

— Я ухожу, а вы, Жю, составьте подробный список, где и что мы должны закупить… Ну, еще раз поцелуемся!

Мы поцеловались еще раз. Учитель торопливо смахнул слезу.

— Либо я, дитя мое, вернусь с деньгами, либо я совсем не вернусь… Об этом, если господь приведет, вы сможете прочесть в отделе происшествий. Я думаю, что я предпочту Сену.

— Учитель! Ради бога! — не выдержал я и разрыдался.

— Ну, успокойтесь, успокойтесь, дитя мое! Займитесь лучше списком и верьте в победу. Я пошел, — пан, или пропал![3]

Ах, какой это был тревожный день. Я буквально не находил себе места.

Путал списки, путал названия фирм, у которых мы собирались приобретать необходимые для нашей экспедиции вещи.

День тянулся мучительно медленно. Учитель не возвращался. Волнение мое нарастало. В комнату, кошачьей походкой, вошел вечер. Я не выдержал и, кубарем скатившись со всех лестниц, вымолил у газетчика в кредит вечерние выпуски газет. Руки мои дрожали, когда, взобравшись в комнату, я по очереди разворачивал еще влажные листы и в рубрике самоубийств искал знакомое имя.

Но вот и последняя газета, и, слава создателю, имени моего учителя нет ни среди утопленников, ни среди трамвайных жертв.

Но где же он, где же он?

И вот, когда волнение мое достигло крайних пределов, когда я уже стал ощущать, как миллионы вылетают из моих карманов, как в недостижимое далеко отодвигается обольстительнейшая мадемуазель Клэр де Снер, — внизу, у подъезда, оглушительно взревела автомобильная сирена.

Сердце мое остановилось, кровь прилила к лицу и я застыл среди комнаты, боясь подойти к окну и глянуть вниз.

Несомненно — это подъехала скорая помощь. Вот сейчас откроются двери и внесут искалеченное тело моего дорогого учителя, в порыве отчаяния бросившегося под трамвай.

Секунда.

Минута.

Вечность!

Вдруг раздался, как мне показалось, оглушительный стук в двери.

— Вва… ваай… дите! — еле пролепетал я и от ужаса зажмурился.

Дверь скрипнула. Я сильнее сжал веки, чтобы избежать ужасного зрелища.

— Господин Оноре Туапрео ждет вас внизу в авто!

Прошло некоторое время, пока до моего сознания дошли произнесенные мальчишеским голосом слова.

Я открыл глаза. Весь в галунах и золотых пуговицах, передо мной стоял мальчик-грум, мальчик-шоференок, — я не знаю, как его назвать.

— Господин Оноре Туапрео просит вас пожаловать вниз, — он ждет вас в авто!

Я опрокинул улыбающегося мальчишку. Я вихрем пронесся вниз по этажам. Я ураганом ворвался в роскошный «ситроен». Я сжал в объятьях моего дорогого учителя.

— Дитя мое, разрешите вам представить нашего нового компаньона!

Большое, розовое и улыбающееся поднялось с сиденья и крепко стиснуло мою руку.

— Дэвид Бартельс, — рад быть товарищем и другом!

Сирена оглушительно взревела и колеса зашипели, полируя асфальт.

Мы переселились к Бартельсу, и лакеи, обшитые галунами и золотыми пуговицами, больше не удивляли меня. Я моментально привык отдавать им приказания и пользоваться их услугами. О, Клэр! Слышишь ли ты меня? Это еще одно доказательство того, что мне суждено быть богатым. Я в этом убежден. Так же убежден в этом и дорогой учитель Оноре. Насколько велика была сила нашего убеждения, можно судить по тому, как легко подписывал господин Бартельс чеки на расходы по экспедиции.

О, я никогда не забуду этого торжественного вечера, вернее, ночи. Нашей первой ночи под гостеприимным кровом господина Бартельса. В эту ночь профессор детально ознакомил нас со своими выкладками и расчетами. В эту ночь перед нашими прозревшими очами встала тень святого отца Мордиуса Баррелиуса. Убежденной верой и глубоким знанием веяло от слов дорогого учителя Оноре, и перед нами вырастали несметные сокровища далекого, давно затонувшего русского города. Века ревниво хранил он свои богатства и ждал нас.