Цзя Чжэн велел пригласить монахов и первым делом осведомился, в каких горах они занимались самоусовершенствованием.

— Вам это знать ни к чему, почтенный господин, — ответил буддийский монах. — Дошло до нас, что в вашем дворце есть страждущие, и мы пришли им помочь.

— У нас двое нуждаются в помощи, — промолвил Цзя Чжэн. — Не знаю только, каким чудодейственным способом можно их исцелить.

— И вы спрашиваете об этом у нас? — вмешался в разговор даос. — Ведь вы владеете редчайшей драгоценностью, она может излечить любой недуг!

— Да, мой сын родился с яшмой во рту, — подтвердил Цзя Чжэн, взволнованный словами даоса, — на ней написано, что она охраняет от зла и изгоняет нечистую силу. Но мне ни разу еще не довелось испытать ее чудесные свойства!

— Это потому, что в ней кроется нечто неведомое вам, почтенный господин, — пояснил буддийский монах. — Прежде «баоюй» обладала чудесными свойствами, но заключенный в ней дух ныне лишился своей волшебной силы — страсть к музыке и женщинам, жажда славы и богатства, а также прочие мирские страсти, словно сетью, опутали ее обладателя. Дайте мне эту драгоценность, я прочту над ней заклинание, и она вновь обретет свои прежние свойства.

Цзя Чжэн снял с шеи Баоюя яшму и передал монахам. Буддийский монах взвесил яшму на ладони и тяжело вздохнул:

— Вот уже тринадцать лет, как расстались мы с тобой у подножья хребта Цингэн! Хоть и быстротечно время в мире людском, но твои земные узы еще не оборваны! Что поделаешь, что поделаешь! Как счастлив ты был когда-то!

Как жаль, что ныне приходится тебе нести бремя земного существования!

Буддийский монах замолчал, несколько раз погладил яшму рукой, пробормотал что-то и, протягивая ее Цзя Чжэну, сказал:

— Яшма вновь обрела чудодейственную силу, будьте осторожны и не пренебрегайте ею! Повесьте яшму в спальне мальчика, и пусть никто к ней не прикасается, кроме близких родственников. Через тридцать три дня ваш сын поправится!

Цзя Чжэн распорядился подать монахам чаю, но те исчезли, и ему ничего не оставалось, как в точности выполнить все, что они велели.

И в самом деле, к Фэнцзе и Баоюю вернулось сознание, с каждым днем они чувствовали себя все лучше и даже захотели есть. Только теперь матушка Цзя и госпожа Ван немного успокоились.

Узнав, что Баоюй поправляется, Дайюй вознесла благодарение Будде. Глядя на нее, Баочай засмеялась.

— Чему ты смеешься, сестра Баочай? — спросила Сичунь.

— У Будды Татагаты забот больше, чем у любого смертного, — ответила Баочай. — К нему обращаются во всех случаях — когда надо спасти жизнь или защитить от болезней, даже когда надо устроить свадьбу. Представляешь себе, как он занят?

— Нехорошие вы! — краснея, воскликнула Дайюй. — У разумных людей вы ничему не учитесь, только и знаете, что злословить, как эта болтушка Фэнцзе!

Она откинула дверную занавеску и выбежала из комнаты.

Если хотите узнать, что произошло потом, дорогой читатель, прочтите следующую главу.

Через тридцать три дня Баоюй выздоровел, ожог на лице зажил, и он снова поселился в саду Роскошных зрелищ. Но об этом мы подробно рассказывать не будем.

Надобно вам сказать, что Цзя Юнь дни и ночи дежурил у постели Баоюя, когда тот болел. Сяохун тоже ухаживала за больным вместе с другими служанками. Часто встречаясь друг с другом, молодые люди постепенно сблизились. Однажды Сяохун заметила у Цзя Юня платочек, очень похожий на тот, что она потеряла. Но спросить об этом юношу она постеснялась.

Цзя Юнь после выздоровления Баоюя вновь стал присматривать за работами в саду. Сяохун пыталась забыть о платочке и о Цзя Юне, но не могла, а поговорить с юношей не решалась, боясь, как бы ее не заподозрили в чем-то дурном.

Однажды, размышляя, что делать, она, расстроенная, сидела в комнате, как вдруг за окном кто-то ее окликнул:

— Сестрица, ты здесь?

Сяохун посмотрела через небольшой глазок в оконной бумаге и, увидев, что это служанка Цзяхуэй, отозвалась:

— Здесь. Заходи!

Цзяхуэй вбежала в комнату, села на край кровати и с улыбкой промолвила:

— Мне так повезло! Я стирала во дворе, а тут вышла сестра Хуа Сижэнь и велела мне отнести в павильон Реки Сяосян чай, который Баоюй посылал барышне Линь Дайюй. А старая госпожа в это время прислала барышне деньги, и та раздавала их своим служанкам. Когда я собралась уходить, она взяла две пригоршни монет и дала мне. Я даже не знаю, сколько. Может, спрячешь их у себя?

Она развернула платочек и высыпала монеты. Сяохун тщательно пересчитала их и убрала.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила Цзяхуэй. — Съездила бы домой на несколько дней, позвала лекаря, чтобы прописал лекарство.

— Глупости! — оборвала ее Сяохун. — Зачем я ни с того ни с сего поеду домой?

— Да, вспомнила! — воскликнула Цзяхуэй. — У барышни Линь Дайюй слабое здоровье, она всегда пьет лекарство, попросила бы у нее.

— Вздор! — ответила Сяохун. — Разве можно пить лекарство без разбору?

— Но и так поступать, как ты, тоже нельзя, — возразила Цзяхуэй. — Не ешь, не пьешь. К чему это приведет?

— Ну и что же? — сказала в ответ Сяохун. — Лучше умереть сразу, и делу конец!

— Зачем ты так говоришь? — взволнованно спросила Цзяхуэй.

— Не знаешь ты, что у меня на душе! — вздохнула Сяохун.

Цзяхуэй кивнула, немного подумала и сказала:

— Конечно, винить тебя не приходится, здесь жить нелегко. Старая госпожа говорила, что вся прислуга устала, пока выхаживали Баоюя, а сейчас велела служить благодарственные молебны и всех, кто ухаживал за больным, наградить, как кому положено. Меня обошли и еще нескольких девочек-служанок, но я не в обиде, а вот тебя почему? Я даже возмутилась. Пусть все награды получила бы Сижэнь, на нее сердиться нельзя — она больше всех заслужила. Кто из служанок может с ней сравниться? Я уж не говорю о том, до чего она усердна и заботлива, да и вообще она самая лучшая. Но с какой стати Цинвэнь, Цися и им подобные получили большие награды, так же как старшие служанки? А все потому, что они — любимицы Баоюя! Как же тут зло не возьмет? Где справедливость?

— Не стоит на них сердиться, — заметила Сяохун. — Правильно говорит пословица: «Даже под навесом в тысячу ли пир кончается!» Не вечно же они будут здесь жить! Ну, три, самое большее — пять лет, и все разлетятся в разные стороны, неизвестно, кто кем тогда будет распоряжаться.

Слова Сяохун до слез тронули Цзяхуэй, глаза покраснели, но она взяла себя в руки и сказала с улыбкой: