«…поэтому откажись от людей, о которых говорят, будто они мудры и обладают знаниями, и крупный разбой прекратится; выбрось яшму и уничтожь жемчуг, и не будет мелких грабежей. Сожги верительные грамоты, разбей яшмовые печати, и люди станут простыми и бесхитростными; упраздни меры объема, сломай все весы, и не будет споров; отмени в Поднебесной законы мудрецов, и воцарится мир между людьми.

Отбрось шесть музыкальных тонов, обрати в пепел свирели и гусли, закрой уши музыкантам, подобным древнему слепцу Куанъу, лишь тогда народ Поднебесной будет хорошо слышать; уничтожь узоры, рассей пять основных цветов, ослепи людей зорких, как древний Ли Чжу[205], лишь тогда народ Поднебесной будет хорошо видеть; уничтожь наугольник и плотничью бечевку, выбрось циркули и угломеры, отруби пальцы мастерам, подобным древнему Чую[206], лишь тогда народ Поднебесной в полной мере проявит свое умение и сноровку…»

Дочитав до этого места, Баоюй, у которого еще не прошел хмель, испытал безграничное блаженство. Он схватил кисть и торопливо набросал:

«…сожги Сижэнь и прогони Шэюэ, лишь тогда обитательницы женских покоев смогут увещевать других; изуродуй божественную красоту Баочай, обрати в ничто чудесную проницательность Дайюй, уничтожь чувства и желания, лишь тогда красота и уродство в женских покоях сравняются друг с другом.

Если все обитательницы женских покоев обретут право увещевать, никогда не возникнет вражды; если не будет божественной красоты, навсегда исчезнет чувство любви; если обратить в ничто чудесную проницательность, исчезнут разум и таланты.

Баочай, Дайюй, Сижэнь, Шэюэ — все они расставляют сети и прячутся в норы, вводят в заблуждение и влекут к гибели тех, кто населяет Поднебесную».

Баоюй бросил кисть и опустился на кровать. Едва голова его коснулась подушки, он тут же уснул и проспал до самого утра.

Открыв глаза, Баоюй увидел Сижэнь, она спала одетая. Он не стал раздумывать над тем, что произошло накануне, разбудил ее и сказал:

— Разденься и ложись под одеяло, а то замерзнешь.

Сижэнь давно заметила, что Баоюй целыми днями развлекается с сестрами, но не решалась ему об этом сказать — все равно бесполезно. Девушка пыталась действовать лаской, предостерегала как могла в надежде, что в конце концов он исправится. Но все оставалось по-прежнему. И Сижэнь ничего не могла сделать. От расстройства даже сон потеряла. И сейчас, заметив какую-то перемену в поведении Баоюя, Сижэнь подумала, что он раскаялся, но виду не подала.

И поскольку она молчала, Баоюй попытался ее раздеть. Но едва расстегнул на ней халат, как Сижэнь оттолкнула его и вновь застегнулась.

— Скажи наконец, что с тобой? — с улыбкой спросил Баоюй.

Сижэнь не отвечала. Баоюй повторил свой вопрос.

— Ничего, — глядя на него в упор, промолвила наконец Сижэнь. — Раз уж встал, иди туда умываться и причесываться. Да поскорее, а то опоздаешь!

— Куда? — с недоумением спросил Баоюй.

— Нечего у меня спрашивать! Сам знаешь! — усмехнулась Сижэнь. — Туда, где тебе больше нравится. Нам надо реже бывать друг с другом, а то из-за вечных споров и ссор люди нас засмеют. Если же и там тебе надоест, тут найдется какая-нибудь Сыэр или Уэр, которая рада будет тебе прислуживать. Мы ведь только «позорим благозвучные имена»!

— Никак не можешь забыть? — улыбнулся Баоюй.

— Сто лет буду помнить! — заявила Сижэнь. — Я не ты, ничего не пропускаю мимо ушей, утром не забываю, что мне сказали накануне вечером!

Она была так хороша в гневе, что Баоюй от избытка чувств схватил яшмовую шпильку, лежавшую у изголовья, разломил пополам и торжественно заявил:

— Если я еще хоть раз ослушаюсь тебя, пусть случится со мной то же, что с этой шпилькой!

Сижэнь отобрала у него обломки шпильки и промолвила:

— Нечего было так рано вставать! А будешь ты меня слушаться или нет — дело твое, только зачем так бурно выражать свои чувства!

— Ты и не представляешь, как я волнуюсь! — вскричал Баоюй.

— А ты знаешь, что такое волнение? — произнесла с улыбкой Сижэнь. — Тогда подумай, что у меня на душе! Ну, ладно, иди умываться!

Оба встали и принялись за утренний туалет.

Вскоре после того, как Баоюй и Сижэнь поднялись наверх, вошла Дайюй. Не застав Баоюя, она подошла к столу и стала листать книгу за книгой. И когда открыла Чжуан-цзы[207], в глаза ей бросилась запись, накануне вечером сделанная Баоюем. Прочитав ее, Дайюй рассердилась, потом рассмеялась. Схватила кисть и приписала:

Окончив писать, Дайюй пошла навестить матушку Цзя, от нее направилась к госпоже Ван.

В это самое время заболела дочь Фэнцзе. В доме все переполошились, позвали доктора. Тот осмотрел девочку и сказал:

— Не стану скрывать, у вашей дочери оспа.

— Она выздоровеет? — в один голос спросили госпожа Ван и Фэнцзе.

— Болезнь серьезная, но протекает благополучно, и опасности нет. Срочно нужны шелковичные черви и хвост свиньи.

Фэнцзе тотчас же принялась хлопотать: подмела комнаты, совершила жертвоприношения богине оспы, строго запретила в доме жарить и парить, а также сделала другие необходимые распоряжения. Пинъэр велено было перенести постель и одежду Цзя Ляня к нему в кабинет на время, пока девочка болеет. Служанок задобрили красной материей на платья.

Прихожая была чисто убрана, в ней поселились два врача, которые ухаживали за девочкой. В течение двенадцати дней никому не разрешалось входить в дом.

Цзя Ляню волей-неволей пришлось жить в своем кабинете. Фэнцзе, Пинъэр и госпожа Ван ежедневно приносили жертвы богине.

Проспав без Фэнцзе две ночи, Цзя Лянь почувствовал, что ему невмоготу, и принялся размышлять, как удовлетворить свое желание.

Надо вам сказать, что во дворце Жунго жил бесшабашный пьяница повар по имени До Гуань. Тщедушный, трусливый и никчемный, он получил прозвище дурачок До. Года два назад родители нашли ему жену, и ей исполнилось сейчас двадцать лет. Не лишенная привлекательности, она отличалась легким поведением, или, как говорят, «любила срывать цветы и шевелить траву». Дурачок До смотрел на это сквозь пальцы — было бы только вино, закуски да деньги, остальное пустяки. Поэтому во дворцах Нинго и Жунго каждый, кому было не лень, спал с его женой, прозванной за это До Гунян — Общей барышней. О ней-то и вспомнил Цзя Лянь.

Говоря по правде, Цзя Ляня давно тянуло к этой женщине, но он не решался ее домогаться — боялся жены, да и перед слугами было стыдно. Общая барышня в свою очередь имела виды на Цзя Ляня и лишь ждала удобного случая для осуществления своих планов. Узнав, что Цзя Лянь переселился в кабинет, она, как бы от нечего делать, раза три-четыре забегала к нему.

Возбужденный до предела, Цзя Лянь напоминал голодную крысу. Теперь оставалось лишь подкупить кого-нибудь из доверенных слуг, чтобы устроил свидание. Такой сразу нашелся. Вдобавок у этого слуги была с женщиной давняя связь, поэтому стоило ему сказать слово, как все было улажено.

В тот вечер, едва минула вторая стража, а пьяный дурачок До завалился на кан и все в доме улеглись спать, Цзя Лянь тайком выскользнул из дома и побежал к месту свидания.

Увидев женщину, Цзя Лянь потерял над собой власть, без долгих разговоров и уверений в любви сбросил халат и принялся за дело.

Женщина эта обладала удивительной особенностью: стоило мужчине прикоснуться к ней, и тело ее становилось мягким и податливым, как вата; а медовыми речами и изощренностью движений она превосходила даже гетеру. И Цзя Лянь в миг блаженства сожалел лишь о том, что не может целиком раствориться в ней.