Камиль Писсарро. Портрет Сезанна в фетровой шляпе. Ок. 1874
Портрет Сезанна – искренняя дань уважения. Возможно, самое дружественное из всех изображений художника. По своему духу и стилю этот портрет – полная противоположность портрету Золя, написанному Мане, хотя у работ есть определенное композиционное сходство. Подход Мане – уравновешенный, интеллектуальный, вполне формальный и уважительный; сдержанность ощущается во всем, даже в технике. Зато у Писсарро все проникнуто теплотой и чувством. Сезанн, позирующий в нахлобученной шапке и плаще, выглядит очень естественно. Несмотря на стать, он кажется скромным, даже трогательным: перед нами бородатый, крепкий мужчина, с загорелым и обветренным лицом. Мане изображает Золя элегантным и отстраненным. Сезанн Писсарро разгильдяйский и близкий. Недостаток внешнего лоска восполняется человеческой сутью. Он сама простота и достоинство. «Портрет Поля Сезанна» говорит о глубокой симпатии между художником и моделью.
Как и у Мане, картина изобилует другими работами, которыми увешана стена на заднем плане (это стена в мастерской Писсарро). С первого взгляда можно узнать карикатуру на Курбе, который, удобно расположившись в верхней правой части картины, с кружкой пива в одной руке и с палитрой в другой, приветствует Сезанна, изображая его корпулентную совесть или ангела-хранителя с табачной трубкой. Писсарро изменил направление взгляда Курбе, как Мане «подправил» взгляд Олимпии, так что все его внимание теперь обращено к Сезанну; его полнота, и борода, и даже одеяние так или иначе соответствуют внешности его взлохмаченного преемника. Ассоциация напрашивалась сама собой. Сезанн и Писсарро высоко ценили художественный талант и вольный дух Курбе. Карикатура, которую Писсарро хранил у себя, изначально появилась на обложке сатирического журнала «Аннетон» («Майский жук») – в июне 1867 года – с коротким текстом, написанным рукой художника: «Я всегда считал нелепостью необходимость спрашивать у меня разрешения, чтобы опубликовать мой портрет, в какой бы форме это ни выражалось. Моя личина принадлежит всем, посему уполномочиваю ее тиражировать – при условии, что они подберут ей приятное обрамление»{579}. Это был протест против цензуры и прочих реакционных тенденций Второй империи, а также характерный выпад с целью напомнить о себе (быть может, не случайно мотив ауры будет так занимать Андре Бретона).
Камиль Писсарро. Поль Сезанн. 1874
У Курбе всего было в избытке, в том числе уверенности в себе. В тот год он решил не подавать свои работы для участия в Салоне, а вместо этого организовать персональную выставку. Для тех, кто также помышлял проявить независимость, прецедент был вдохновляющим. В 1873 году Курбе стал почти национальным героем – по крайней мере, в глазах сторонников радикальных действий. Курбе участвовал в Коммуне. Он был президентом федерации художников и избранным членом самой Коммуны. В этом качестве он оказался причастен к уничтожению Вандомской колонны, символа наполеоновской тирании, которую разрушили в мае 1871 года. Споры по поводу этого эпизода не давали ему покоя всю жизнь. В июле 1873 года он скрывался в Швейцарии, чтобы не оказаться в тюрьме. Для Гюстава Курбе Парижская коммуна стала воплощением, пусть даже скоротечным, мечты о прудоновской утопии социальной справедливости. Уж Писсарро-то понимал, что это значит.
Есть подозрение, что у Сезанна такого понимания не было; или же он все прекрасно понимал, но не имел предпочтений, а то и вовсе смотрел в другую сторону. Об аполитичности Сезанна говорилось много – не в последнюю очередь им самим. («Что я делал, месье Воллар? Во время войны я много работал sur le motif в Эстаке!») Воспоминания Воллара о том, что он читал консервативные газеты «Круа» («Крест») и «Пелерен» («Паломник»), не остались незамеченными – это вам не «Аннетон» или пришедшее ему на смену издание «Эклипс» («Затмение»){580}. Но «Круа» и «Пелерен» появились позже, в 1890 году, да и литературные интересы Сезанна были намного разнообразнее, а кругозор – куда шире, чем он это преподносил. Оттого что Воллар изобразил Сезанна в комичных красках, подвижность его ума часто недооценивали, о нравственной строгости умалчивали; экстравагантные шутки и ироничность лишь еще больше сбивали с толку – а ему только этого и было надо.
Его выбор романистики и поэзии действительно был широк: в круг чтения попадали такие «ненадежные» личности, как Жан Ришпен и Жюль Валлес, апологеты баррикад; читал он и периодические издания политического толка («Жиль Блаз», «Гроньон провансьяль», «Ревю де Пари», «Вольтер»). Ко всему прочему надо добавить произведения Золя, собранные в отдельную коллекцию. «Я покупаю у книгопродавца-демократа Ламбера иллюстрированную „Западню“, – пишет он автору романа и добавляет: – Марсельская газета „Эгалите“ дает ее в выпусках». Он спорил со своим бывшим учителем рисунка Жибером из-за Ришпена – того самого, который заявил, что увлекательнее всего ему жилось в Париже в апреле 1871‑го, в разгар неистовых дней Коммуны{581}. В 1878 году он предложил Золя своеобразную мини-аллегорию капиталистической системы и ее последствий для сердца и души (и даже для лица) человечества: «Марсель – столица растительного масла, так же как Париж – столица сливочного масла. Ты не представляешь себе самодовольства свирепых жителей этого города. У них одно на уме: деньги. Говорят, они много зарабатывают, зато они очень некрасивы. Характерные черты типа сглаживаются под влиянием переездов, развития путей сообщения, и через несколько сот лет будет совершенно неинтересно жить, все будет одинаковым. Но те немногие различия, что еще остались, радуют глаз и сердце»{582}.
В 1860‑х и 1870‑х годах, отчасти под влиянием Писсарро, Сезанн активно штудирует разного рода радикалистские и сатирические листки. Что характерно, сам он над этим иронизировал. «Вообразите, – писал он Писсарро в 1876 году, – я читаю „Лантерн де Марсей“ и собираюсь подписаться на „Релижьон лаик“. Как вам это нравится!» В это же время можно было услышать и его рассуждения о политическом облике правительства в сенате{583}. Еще в 1868 году он писал Косту о карманном политическом еженедельнике Анри Рошфора «Лантерн», под ярко-красной обложкой которого скрывалась горючая смесь антимонархической, антиклерикальной и антибуржуазной полемики; а еще – о новой «сатирической газете Юга» «Галубе». Во время совместной трапезы с Марионом и Валабрегом – когда Марион приготовил блюдо с чесноком и положил сразу двенадцать, а то и пятнадцать долек, – Сезанн потешался над «гражданином Валабрегом», назвавшим чеснок «трюфелем пролетариата». (Сезанн, возможно, вспомнил эпод Горация: «Кто старческое горло задавил отцу / рукою нечестивою, / Пусть ест чеснок, который всех цикут вредней. / О, твердые кишки жнецов!»{584}) Еще в 1865 году гражданин Валабрег сообщал Золя: «Днем часто вижусь с Полем. Он все такой же верный друг. Но все же и он изменился, стал разговорчивым – а ведь казался твоей безмолвной тенью. Он истолковывает теории, выстраивает доктрины; и даже – вот сущее преступление – позволяет говорить с ним о политике (я имею в виду политические теории), а в ответ произносит ужасные вещи в адрес тирана [Наполеона III]»{585}. Так что в своих политических воззрениях Сезанн был отнюдь не безвольным.
Особенно высоко с точки зрения морали и политики Сезанн и Писсарро оценивали знаменитый поступок Курбе в июне 1870 года: он отказался от ордена Почетного легиона. Причем этим не ограничился и опубликовал письмо с отказом в «Сьекль». «Честь – не титул и не лента, – наставлял он министра изобразительных искусств, – это поступок и его побудительный мотив. Государство в вопросах искусства некомпетентно. Вы полагаете, что оказали мне честь, но я отвергаю ваш дар. Мне пятьдесят, и я привык жить как свободный человек; позвольте же мне свободным завершить свои дни. Когда я умру, про меня скажут: вот кто не принадлежал ни одной из школ, церквей, институтов и академий, он был выше всякой власти, если это не власть свободы»{586}. Такая личность была им по сердцу. Через несколько лет Сезанн, благодаривший Золя за экземпляр его последнего произведения, написал: «Не мне хвалить твою книгу, ибо ты, как Курбе, можешь ответить, что мыслящий художник похвалить себя имеет больше права, чем принять почести, дарованные извне»{587}.
