Женщина не отвечает. Она протягивает к раскрасневшемуся Семену Алексеевичу руку, берет его кисть, поворачивает ладонью вверх и плюет. Семен Алексеевич ошалело смотрит на черное маслянистое пятно. Тяжелое, как свинец, оно давит и печет его нежную кожу.

– Что?.. Что все это значит?

Женщина уходит, растворяясь в желтушном свете казенных коридоров. Конвоир защелкивает наручники на руках Геннадия. Зал пустеет. Солнце заходит за тучу, тень от растения меркнет и сливается с полом.

Время – это море, а события, происходящие с людьми, – его волны, перемещение которых не является движением самого моря. Оно бесконечно, и каждый его участок существует всегда. Если отпустить одну волну вперед, то, дождавшись на ее месте следующей, можно увидеть все события еще раз и рассмотреть их подробней. Волна поднимает тех же людей, те же машины, ту же самую двухцветную реку, ползущую через город. Тот самый третий день зимы, когда мороз рисует на карте замысловатые узоры из дорожных заторов. Жарит на асфальте свое любимое блюдо: люди в собственном соку.

В одной из квартир на улице Маршала Новикова женщина открывает дверь и входит в комнату с детьми. Они все одинаковые, в их черных глазах плещется нефть. Они не живы и не мертвы, они – ее оружие. Орудия мести. Она подходит к длинноволосой девочке и нежно берет ее за руку. В маслянистых глазах загорается огонек, ребенок оживает, смотрит на женщину и приветливо улыбается. Колготки, платье, заколка в виде зеленого лягушонка – эта нефть так похожа на настоящего ребенка – кровь, плоть и кости.

– Ты мое солнышко, – говорит женщина, – пойдем, надо наказать одного дяденьку. Это очень нехороший человек, он бросил семью и погубил собственную дочь. За это он должен мучиться и страдать, должен сесть в тюрьму и сойти с ума. Мама одной хорошей и доброй девочки попросила нас об этом, попросила его наказать. Ты готова?

Девочка энергично кивает.

– Тогда пойдем на улицу, погуляем.

Женщина застегивает на девочке пальто, обматывает шею разноцветным шарфиком, сама надевает белый плащ, берет детский ранец и большого плюшевого мишку. Они выходят из дома и направляются к школе, к пешеходному переходу. В это время у кого-то на соседней улице заканчивается бензин, и движение по этой улице замедляется. Навигатор в большой черной машине замечает эту новую пробку и меняет маршрут, Геннадий смотрит в смартфон, лежащий на колене, и поворачивает налево, на 3-й Щукинский проезд.

Он думает, что сделал это сам.

Он перевернулся на спину и застонал. Чувство было – словно опять двинули сапогом по копчику. Осторожно перевернувшись на бок, он ощупал поясницу. Чуть левее позвоночника набухла шишка, на ощупь размером с яблоко. До армии он думал, что шишки бывают только на голове.

Снизу послышался голос Гвоздя:

– Что, больно, Череп? Я тебе говорил, слушай меня! От тебя не много нужно было! Подворотнички дедушкам и старичкам погладил, пришил – и все! Ты что, лучше других?

Сергей, пересиливая боль в избитом теле, перегнулся через край койки и в свете далеких ламп из коридора разглядел лицо Гвоздя, лежащего навзничь на койке нижнего яруса.

Именно нижнюю койку указал старшина Сергею, но в первую же ночь его вышвырнули оттуда на «взлетную полосу» – дорожку линолеума, бегущую посередине через всю казарму, и объяснили, что внизу могут спать только старослужащие. А Сергей только-только принял присягу.

– Че зыришь?! Я тебе говорил, что пасти тебя буду? Зачем на принцип пошел? Всех сломали – и тебя сломают! Только шишек больше получишь. Оно тебе надо?

Сергей откинулся на койке и закрыл глаза. Ну их всех… Сломают не сломают – ему по фигу. Стирать носки дедам он не будет! Внизу опять громовым шепотом заладил свое Гвоздь:

– Ты че, не понимаешь, у меня тоже из-за тебя проблемы! Я тебя воспитать должен, понял?! Если ты кобениться будешь, меня тоже понизят! Пока я тебя защищаю, но долго не смогу.

Сергей не выдержал:

– Ага, хорошо ты защищал, когда сегодня меня кружком ногами в каптерке били! Это не ты мне по почкам лупил?

– Сам виноват… А ну пошли, в сортире поговорим.

Гвоздь встал и пошел в сторону туалета, светя нижним бельем в полумраке.

Сергей полежал немного, потом вздохнул и слез вниз. Не было толку уклоняться от разговора. Все равно спать не дадут.

Он сунул ноги в сапоги, потом, поколебавшись, взял свой ремень и намотал на кулак правой руки. Знаем мы эти разговоры. Сегодня уже был один.

Гвоздь стоял возле ванны для мытья ног, поставив одну ногу в тапочке на ее бортик, и курил. Он сразу напрягся, увидев ремень, потом осклабился и выбросил бычок в ванну:

– Ну че ты? Думал, бить буду?

– Нас здесь только двое. Это еще вопрос, кто кого бить будет.

– Кончай ты героя играть! Сейчас двое, а я свистну – и будет десять! Иди сюда. Курить хочешь?

Сергей подошел ближе и отрицательно мотнул головой.

– Да ладно, кури. «Мальборо», не твоя деревянная «Прима».

Гвоздь всем своим видом изображал приветливость, но одновременно хмурил брови. Сергей усмехнулся. Да уж, психолог! Тебя бы на нашем факультете показать, стратег. Как пример первобытной мимики. Он взял у Гвоздя сигарету. В этом не было ничего унизительного, и Сергей все еще пребывал в уверенности, что можно добиться уважения мирным путем. Он не боялся – он просто не любил глупые драки.

Гвоздь дал ему прикурить, а потом продолжил свои педагогические излияния:

– У тебя есть достоинство. Я это ценю. У меня оно тоже есть. – Сергей удивленно покосился на него. – Ну да, а че? Непохоже, что ли? Пойми, чудак, ты здесь один. Один в поле не воин, слышал? Ты думаешь, офицерье тебе поможет? Да они счастливы, что в казармах деды заправляют! Им самим за порядком следить не надо! Настучишь – переведут куда похуже, где сперва убивают, потом спрашивают.

– Мне плевать! – И Сергей действительно сплюнул в ванну.

– Ну чего ты добьешься? Думай головой, ты же парень неглупый. – Гвоздь провел рукой по едва отросшему ежику на макушке Сергея, и тот инстинктивно отпрянул. – Да не дергайся ты! Тебе служить еще долго. Здесь ни мамы с папой, ни дружков твоих нету! Будешь выполнять все, что положено, через полгода сам начнешь духами командовать, а потом целыми днями спать в каптерке, дедом станешь. А будешь вне закона, так до дембеля никем и останешься. Все будут тебя держать за чмо: и свои, и молодые. Если выживешь. А то калекой сделают. Тут, зема, закон – тайга. Напишут, что ты под вездеход попал по глупости, – и все. Плачьте, мать и отец. А командование все спишет, им статистику портить ни к чему. Каждому офицеру спокойно до пенсии дожить надо. Или в академию на повышение уйти. Смекаешь?

– Я не боюсь.

– Чудак, я тебя не пугаю, я говорю, как будет. Короче, слушай сюда. Дедов надо успокоить. Дать понять, что ты не отморозок. Ну мелочи какие-нибудь! Чего тебе стоит?! А от нас с тобой отвянут!

Сергей вздохнул. Он и сам все понимал. Он не был героем по призванию, и ему вовсе не улыбалось воевать тут со всеми.

– Какие мелочи?

– Да там ерунда. Допустим, я утром тебе кричу: «Иголка!» И ты приносишь мне нитку с иголкой. Ну по дружбе! Я же на твоей стороне! И постели заправлять всем надо. Что ты кривишься? Ну надо! Чего здесь унизительного? Ты свою койку заправляешь? Вот. Плюс-минус еще пара коек – это что, такой позор? Нам обоим надо из этого как-то выбираться. Они успокоятся, а мы будем знать, что у нас уговор такой. Я тебе даже благодарен буду, честно!

– Я подумаю.

– Да уж, пожалуйста…

Выражение лица у Гвоздя было нехорошее. Доверия оно не вызывало. Но Сергей отогнал дурные мысли. Он подумает. Гвоздь нагнулся к нему ближе и покосился на входную дверь.

– Вот что, я тебе сейчас сделаю подарочек. Заработаешь авторитета больше. Скоро дежурный по части пройдет. После деды сядут пить. У Кирзыча сегодня день варенья, слышал?