В Средние века в просвещенной Европе (впрочем, не только тогда и не только на старом континенте) вас могли бы сжечь на костре, утопить или повесить за то, что вы якшаетесь с дьяволом, просто потому, что…

1. У вас рыжие волосы. Чем гуще и красивее волосы, тем больше шансов быть обвиненной в колдовстве. Впрочем, блондинку или брюнетку также могли назвать ведьмой.

2. У вас зеленые глаза… или просто взгляд «колдовской», тяжелый, обворожительный. В общем, если у вас в принципе ЕСТЬ глаза – вы уже, считай, наполовину ведьма.

3. Вы носите темную одежду? Этого достаточно. Похороны – чуть ли не шабаш колдуний замаскированный.

4. Вы любите кошек… Потому что кошки – колдовские создания, настоящие исчадия ада, а не животные.

5. Вы любите природу: леса, озера, животных. В старые недобрые времена любая знахарка рисковала, ведь не божеское это дело – ворожить, нашептывать, врачевать.

6. У вас на теле есть родинки или родимые пятна необычной формы. Это «клеймо дьявола», его надо выжечь… лучше всего вместе с вами.

7. В вашем доме не хватает порядка. Забыли убраться на прошлой неделе? Тогда мы идем убирать ВАС.

8. Вы умны. Вы слишком умны для женщины… или для мужчины, ведь последних тоже могли обвинить в ведьмовстве. Сатана дает многие знания своим приспешницам и приспешникам…

9. Вы сексапильны. Бойтесь, потому что если вас будут хотеть, но не сумеют добиться, то в отместку запросто могут обвинить в колдовстве. К тому же один из способов «изобличить» ведьму – заняться с ней сексом.

10. Вы не любите, когда кто-то без спроса вторгается в ваше личное пространство: касается плеча, подходит сзади, кричит в ухо… Что, этого никто не любит?.. Инквизитора, позовите инквизитора!

11. Вы общительны, у вас много знакомых. Кстати, любой ваш знакомый тоже может быть обвинен в ведьмовстве, вы сами под пытками укажете на него.

12. Вы – стерва. Не всякая стерва – ведьма, но всякая ведьма – стерва.

13. У вас во владении есть земельный участок или хороший дом. В некоторых странах инквизиция или люди, «обнаружившие» ведьму, по закону получали в собственность имущество оной, после того как над ведьмой учиняли расправу. Стоит ли удивляться, что соседи то и дело обвиняли друг друга в колдовстве?..

Теперь, зная все это, мы понимаем, что любую или любого из нас можно назвать ведьмой. Как минимум, потенциал есть. В былые времена, чтобы скрепить нечестивый союз с дьяволом, вам бы пришлось поцеловать рогатого под хвост. В наши дни, как думают некоторые святоши, достаточно прочитать книгу «13 ведьм».

Приступим же.

«Говорят, на Бартоломеевой Жиже, под болотом, лежит кость. Лежит и гудит. Старая кость, живая. Кто ее в теле носил, умер давно, а она все никак. Большая, сказывают, через все болото наискось.

Кто ее услышит, спокойно спать не сможет до конца дней, а прислушаться надумает – с ума сойдет. Блаженный Бартоломей в тех краях поселился, чтобы смирением и кротостью на позор выставить страхи перед костью, и год там отшельничал.

Когда же на следующую весну, как снег потаял, пошли люди навестить его, так он убил их и сожрал, и когда солдаты пришли и зарубили его, то нашли за жилищем его алтарь, а на алтаре кадавра, что он из костей складывал. Кости были человечьи, но складывал он из них подобие звериное. Кадавр был больно страшен, солдаты порушили его и сожгли вместе с телом блаженного, а сами бежали оттуда».

«Поверия Подесмы»

Поздняя осень рухнула на лес, придавила. За ночь последние листья облетели, как хлопья ржавчины. Палая листва подернулась инеем, бурьян на полянах тоже. Лес стоял мертвый и окостеневший, бесцветный, как пеплом присыпанный. Тревожно и мерно свистели птицы, утонувшее в пасмурном небе солнце едва светило сквозь ветви. Оно казалось размытым, бесформенным, словно медленно растворялось в густых холодных тучах, подтекая водянистой розоватой кровью.

Он как раз думал о том, мертва ли эта, в красном, или еще нет, и подбирал в памяти подходящий заговор, когда услышал далекий мычащий стон впереди:

– Ынннаааааа…

Звук разлегся в холодном воздухе, потерялся меж стволов. Как будто дурной гигант шлялся по лесу. По спине пошли мурашки. Неблизко, прикинул Лют, но глазом бы увидел, если б не дым, шиповник и густой терн. В этих зарослях Лют исцарапал уже всю куртку – к Бартоломеевой Жиже не вела ни одна дорога.

Хоть бы не сам Костяной. Вдруг чего.

Он остановился, не снимая руки с рукояти пистолета, и тут же дернулся от чьего-то прикосновения.

Это конь, которого он вел в поводу, механически сделал еще шаг, толкнул мордой в плечо и только тогда встал. Не ткнулся мягко, как обычно кони, а уперся, как в стену. Лют подозревал, что с конем что-то не так. Он или почти слеп, или очень туп.

– Хххххыыыыыннн…

Пока далеко. И вроде бы не движется. Может, просто зверь какой, подумал Лют. Болеет или что. Он отпустил деревянную рукоять, обернулся.

Конь, гнедой, старый, с седой мордой, смотрел куда-то сквозь лес. Поперек седла лежала девушка, накрытая серым Лютовым плащом. Из-под линялой ткани торчал край алого платья. Лют подошел и, оглядываясь, поправил плащ так, чтоб красного стало не видно, но девушки не коснулся. Голова ее свешивалась с седла рядом с сумой и мечом, притороченным к луке. Белые волосы обгорели, бледные щеки были перемазаны сажей. Она походила на мертвую. Или и правда умерла, пока они добирались. Он уже не мог отличить.

Лют много чего повидал за свои тридцать лет, но в такие места его занесло первый раз.

Близился вечер, собирался снег. Дым, повисший в ледяном воздухе, вливался в нутро с каждым неглубоким вдохом, душил, ел глаза. От него начала тупо и тошнотворно болеть голова.

Запах был мерзкий, страшноватый: как будто горела где-то там не листва, не дрова, а тряпки, волосы, кости. Отвратительный дух, как на площади после казни. Он много раз видел такое – костер, сдирающий плоть до костей, бескровная казнь, когда кипящая, варенная в жилах кровь за кровь не считалась.

Лют побаивался идти дальше. Не столько из-за стона, сколько из опасения выйти к пепелищу. Вдруг там не дом Буги, а обугленные брусья. От этих мыслей в руках поселилось какое-то невыносимое, безысходное ощущение, похожее на приступ сырой лихорадки. Он больше не знал, куда идти.

Лют выдохнул и двинул вперед, опасаясь, что конь откажется следовать за ним, но тот шагнул вслед, хоть и запоздало. Это был не Лютов конь – он принадлежал той, что лежала сейчас на его спине. Спешился Лют полчаса назад, когда лес пошел слишком густой.

Дальние деревья, белые тополя, казались призраками самих себя. Ягоды терна синели ярко в этом бесцветном лесу.

Начался уклон, видно, к болоту. Позади вдобавок к дыму стал собираться туман, и вскоре мир сузился, утонул в этом мареве, оставив лишь Люта, девушку и коня.

– Мыыыыыыхххх… – Тяжело, обморочно, страдальчески.

– В железном лесе, на каменном плесе, – завел Лют, выставив вперед мизинец и указательный палец, – на черном песке в белом сундуке сидит дева Маева, кто ей доброе слово скажет, того не тронь. – Голос Люта дрогнул, он сглотнул и продолжил: – Ни меня, ни коня, ни верного друга, я Маеву не лаял, не ругал, и меня чтоб никто не пугал, чур меня, чур меня. – Лют поискал глазами солнце, но легче не стало. Оно, казалось, и вправду кровоточило, в лес медленно сочилась грязно-розовая мгла. Голова кружилась, из раздраженных глаз текли слезы. – В железном лесе…