Стелла застыла в шоке.

У меня сжимается горло, и по телу бегут мурашки, создавая неприятный холодок от беспокойства.

— Доктор Хасан я выбрал вас, потому что вы лучший нейрохирург в Европе, и я не хочу слышать ничего, кроме того, как вы собираетесь улучшить ее состояние.

Несколько секунд царит молчание.

Затем доктор Медхи с гордостью отвечает, но очень тихо:

— Я могу вас заверить, мистер Маленков, что мисс Фьюри получила лучшее, что я мог сделать, и не только в Европе, но и в любой точке мира.

Я делаю глубокий вдох. Его гордость удивительным образом успокаивает меня. Да, однозначно, она в лучших руках.

— Ближайшие двадцать четыре часа будут критическими, — говорит он, — но вы сможете с ней повидаться через два часа. Мы вернемся к разговору после завтра.

Он встает.

— Подождите, доктор, — говорит Стелла тоже поднимаясь.

— Да, — вежливо отвечает он.

— Я не понимаю. С ней все будет хорошо?

Уголки его губ опускаются.

— На все воля Божья, — тихо отвечает он и уходит, не глядя на Стеллу, я выхожу из комнаты и в коридоре встречаю Шейна.

— Прости, мужик. Мне очень жаль. Я услышал от ребят.

Я киваю.

— Послушай, позволь я позабочусь о Ленни. Ты должен оставаться со своей женщиной, ты ей нужен.

Я смотрю на него и понимаю, что наконец-то узнал определение слова «тоска». Для меня время остановилось. Я слышу, что он говорит. Я вижу людей, идущих к нам, но я ничего не чувствую, хотя понимаю, что тело продолжает функционировать — дышать, а правая нога бесконечно подергивается от беспокойства, но я не чувствую этого.

— Нет необходимости, — говорю я ему. — Далия в ближайшее время не придет в себя. Я позабочусь о нем. Он мой.

Шейн хмурится.

— Ты уверен?

— Конечно, — отвечаю я и иду в туалет. Как только попадаю внутрь, меня выворачивает наизнанку, словно мои внутренности тоже готовы вывалиться в унитаз. Я умываю лицо, промокаю его бумажным полотенцем и выхожу из больницы. Останавливаюсь у входа и выкуриваю сигарету. У меня есть два часа, чтобы убить этого ублюдка.

На цыпочках мы входим в реанимацию, чтобы взглянуть на Далию, предварительно вымыв руки антисептиком. Она не похожа сама на себя — голова забинтована, кислородная маска закрывает лицо и бесчисленное количество трубочек выходит из нее, подключаясь к какому-то устройству. Нам дозволено остаться на пять минут.

— Вы можете поговорить с ней, если хотите, — с улыбкой говорит нам медсестра, но видно Стелла и я пребываем в таком ужасе, что не произносим ни слова.

Как только пять минут истекают, медсестра несется к нам со всех ног, и мы оказываемся в коридоре, не в состоянии понять, что за человек находится в той комнате, совершенно не похожий на Далию.

— Тебя подбросить куда-нибудь?

Она прикусывает нижнюю губу и отрицательно качает головой.

Сейчас три часа утра.

— Пойдем, — говорю я ей. — Ной отвезет тебя домой.

Она следует за мной, как потерянный ягненок. Мы оказываемся на автостоянке. Дождь перестал, но я продолжаю стоять на одном месте, наблюдая, как она садится в машину, и они отъезжают. Я откладываю момент поездки домой, скорее всего мне не хочется оставлять ее здесь одну.

Улица оцеплена, и Антон высаживает меня перед полицейской лентой. Почерневший автомобиль по-прежнему стоит на том же мести, вокруг кишат полицейские и эксперты. Один из них обращается ко мне. У него в руках какие-то бумаги.

— Я живу в этом доме, — говорю я ему, указывая на свой дом.

— Да, вы хозяин, — отвечает он.

Юрий открывает передо мной дверь, как только я поднимаюсь по ступенькам. Он ничего не говорит, не выражает слов сочувствия, он чем-то похож на меня. Он понимает, что слова это всего лишь пустой звук, ими не всегда можно выразить то, что я чувствую, поэтому почтительно молча кивает и исчезает в своей комнате слежения.

Как только он закрывает дверь, у меня такое чувство, словно я попал в могилу. Ни единого звука, только звенящая тишина. Я медленно иду вверх по лестнице, открываю дверь в спальню, и тут же упираюсь взглядом в кровать. Мне необходимо принять душ, поэтому я направляюсь в ванную и смотрю на себя в зеркало.

И вот тогда я разваливаюсь на части, давая выплеснуться своему горю, ледяное спокойствие исчезает. И адская боль ударяет в солнечное сплетение, я вспоминаю ее лицо, как она целовала и улыбалась мне, и слезы сами собой начинают течь, сначала редкие, потом потопом.

Я сгибаюсь над раковиной, словно мать твою маленький ребенок. Я не сказал ей, что люблю ее. Я ни разу не сказал ей этих слов. Она готова была отдать за меня свою жизнь, а у меня не хватило мужества признаться ей, что я ее люблю.

— Я люблю тебя, детка. Я люблю тебя, — всхлипываю я.

Включаю душ и становлюсь под него. Вода смывает пот, слезы, кровь. Я выхожу, вытираюсь и ложусь на кровать, тупо смотрю в потолок.

Она должна поправиться. Должна. Я заставлю ее вернуться ко мне. Поднимаюсь с кровати и одеваюсь, звоню ее сестре. Разговор не простой и не короткий, взрыв бомбы требует долгих разъяснений.

Я спускаюсь вниз, Юрий подходит к входной двери. Он открывает рот, пытаясь что-то сказать, но я поднимаю руку, останавливая его.

Молча я выхожу из дома и еду на склад. У меня имеется одно дело, о котором мне следует позаботиться.

Я покажу вам, что такое настоящее безумство.

Ранним утром воздух холодный и морозный, вызывает озноб, легкие с трудом вздыхают. Я включаю музыку и слушаю, пытаясь уловить любой звук, как у леопарда, вышедшего на охоту. Музыка давнишняя и не представляющая особого интереса на пустом складе — ну, не совсем пустом, здесь есть письменный стол и стул — а также имеется хорошая акустика, что заставляет отдельные ноты переливаться и искриться.

Красивая, бередящая душу.

Я вспоминаю, как играл с мамой. Но это было в другой жизни, но сами ноты по-прежнему живые и яркие, словно золотая рыбка, плавающая в пруду. Звуки, наполняют все мое тело. И перед глазами стоит мама, чистая в своей красоте, как белый лебедь. Ах, мамочка. Поведай мне о тех днях, когда мы будем идти по лугам с полевыми цветами.

Я впитываю ее образ и звуки музыки всей своей душой и телом и собираюсь выполнить то, зачем сюда пришел.

Он издает хрюкающий звук, и я поворачиваюсь в его сторону, глядя на него сверху-вниз.

Он раздет до гола, его трясет мелкая дрожь, привязан к деревянному стулу. Во рту кляп из его же вонючих носков, заклеенный скотчем. Крутой парень, нечего сказать. Он издает еще один испуганный звук полного отчаяния, словно индюк. Я начинаю приближаться к нему, пребывая в бешенстве, бл*дь, в ярости. У меня непроизвольно сжимаются кулаки, сердце несется вперед, наполненное адреналином. Я мог бы убить его голыми руками, но я не собираюсь торопиться.

Это слишком легко, а я профессионал.

Музыка звучит у меня в голове. Я вспоминаю первый раз, когда вошел в комнату и обнаружил Далию, сидящую на ковре перед камином в халате, слушающую это произведение. Она повернулась ко мне и улыбнулась.

— Это твоя песня, — сказала она мне и улыбнулась той своей потрясающей улыбкой, словно чертовый ангел. Она больше не улыбается, а просто лежит там в больнице со всеми этими трубочками.

Из-за этого жадного, тупого монстра.

Я останавливаюсь над ним.

— Привет, Ленни.

Его кожа слишком бледная. Без одежды он напоминает трусливого, извивающегося червяка, который очень боится, что его раздавят. Он издает хрюкающие, наполненные отчаянием звуки, желая поговорить. Умоляет и это видно по его глазам. Умоляет поторговаться.