Наконец, мы добираемся до капеллы.

Наш гид сообщает, что задача живописца заключалась не только в рисовании сцен, а ему следовала подняться на высоту шестидесяти пяти футов, для чего требовалась определенная сноровка, стоять на помостах и платформе, вставленной в специально сделанное отверстие в стене. Я стою внизу и с трепетом разглядываю потолок.

Микеланджело не верил в то, что он художник, но при этом создал гениальное произведение живописи, признанное всем международным сообществом. Оно настолько совершенно в своем великолепии и грандиозно, что ни одна фотография не способна передать увиденное воочию. У меня возникает такое чувство, что я часами готова любоваться этим потолком.

Понимая, что объяснений больше не потребуется, Клавдия молча направляется к двери. Я бросаю взгляд на Зейна, он не спускает с меня глаз. Мы молчим. Я не религиозный человек, но пока стою здесь, под сводами, с Зейном в полной тишине, ощущаю всю силу творения Микеланджело, словно именно сейчас на единственный миг Бог протянул руку и прикоснулся ко мне. Клянусь, я почти ощущаю его руку в своей.

— Взгляни, — шепчет Зейн и указывает на картину, где здоровый бородач, замахивается ножом, а другой рукой удерживает что-то непонятное, что на первый взгляд выглядит как стекающая одежда с грустного лица.

— Видишь, большое полотно вон там, — говорит он. — Это Святой Варфоломей. С него живьем содрали кожу и обезглавили в Армении, и здесь изображено, как он замахивается ножом в своих муках, удерживая собственную содранную кожу. (Согласно преданию, по наущению языческих жрецов брат армянского царя Астиаг «схватил святого апостола и в городе Альбане» Варфоломея распяли вниз головой, но он продолжал свою проповедь, тогда его сняли с креста, сняли кожу, а затем обезглавили. Верующие взяли «его тело, главу и кожу, положили их в оловянную раку и предали погребению в том же городе, Албане, что в Великой Армении», — прим. пер.)

— Ух ты, — шепотом говорю я.

— Но вот что поразительно. Лицо в этой пустой сущности из кожи — автопортрет Микеланджело.

Я выдыхаю, не в состоянии до конца переварить услышанное.

— Зачем он это сделал?

Он пожимает плечами.

— Это метафора, видно он хотел показать, какие пытки перенесла его душа художника.

Я не могла оторвать взгляд от висящей гротескной кожи. Это было ужасно, но я не жалею, что увидела. На всю капеллу я смотрела теперь другими глазами, на эту потрясающую красоту, распростершуюся надо мной и вокруг меня. Знаю, что трагический и страдальческий портрет Микеланджело, в вид висящей кожи будет преследовать меня в снах, но все-таки у меня перед глазами часто будет появляться его великолепное творение.

Я взяла Зейна за руку.

— Спасибо, что ты показал мне это, — шепчу я, слезы стоят у меня в глазах.

Он нахмурившись смотрит меня.

— С тобой все в порядке?

Я пытаюсь изобразить шаткую улыбку.

— Да. Просто счастлива.

Мы направляемся на выход, и я не могу устоять, чтобы не оглянуться в последний раз на потрясающее грандиозное творение, осознавая, что именно этот момент останется у меня в памяти навсегда.

Вернувшись на виллу, мы направляемся в бассейн. Брызгаясь и смеясь, преследуем друг друга, напоминая детей, плескающихся в теплой воде. Затем Зейн усаживает меня на край бассейна и пожирает мою киску, пока я устремляю свой взор на раскрасневшееся небо и чувствую запах цитрусовых, доносившийся из лимонной рощи.

Птица пролетает над головой, когда я испытываю неповторимый оргазм и нутром чувствую, что сегодня особенный день. Неважно сколько я уже прожила дней за всю свою жизнь, я никогда не забуду этот день — в другой стране с мужчиной моей мечты, открывая что-то неизведанное в себе.

Измученная и насытившаяся, я опускаю ладони на плитку и провожу по ним пару раз, пока лежу на спине на прохладной плитке, мне так хорошо. Зейн выбирается из бассейна, вода капает с его тела на меня, поднимает и несет меня в нашу спальню. Прикрыв жалюзи от яркого послеполуденного солнца, комната погружается в желательный полумрак. Я почти высохла, когда он кладет меня на кровать и начинает поклоняться моему телу своими губами, языком и руками. Как я уже и говорила, сегодня особенный день, который я никогда не забуду. 

Этим вечером мне удалось убедить Зейна отвезти меня в ресторан Луки, чтобы я могла еще раз попробовать блюдо, которое ела вчера. Он предлагает мне другие рестораны, но я отказываюсь, не предоставляя ему ни единого шанса. Какой еще ресторан может сравниться с тем?

— Ну, если ты настолько уверена, что больше никуда не хочешь...

— Абсолютно уверена. Мы завтра уезжаем, и скорее всего я больше никогда не буду в Риме в октябре, а вчера в руке Люка было много tartufo.

Зейн смеется.

После ужина он ведет меня в клуб «Рокси». К услугам гостей бар из красного дерева, мраморный пол, медные осветительные приборы, пальмы в кадках и бархатные темно-красные кресла в стиле рококо. Эффект — сверх утонченная изысканность. Кругом полный шик, начиная от загорелых мужчин и женщин в дизайнерских одеждах, и в самом воздухе, в котором витает изысканный стиль, выглядеть круто и модно, но, вероятно, они слишком уж стараются произвести именно такое впечатление.

Красноречивый официант изливается перед нами, пока ведет к столику.

— Я привел тебя сюда, чтобы ты попробовала affogato. Мороженое с чашкой эспрессо.

— Хорошо, — соглашаюсь я с охотой, чувствуя, что готова для чего-то нового.

Зейн заказывает affogato для меня и коньяк для себя, я осматриваюсь вокруг с любопытством. Рядом с нами двое мужчин играют в шахматы. В клубе есть небольшая, пока не освещенная сцена, с белым роялем. Мне бросается в глаза сильно загорелый мужчина, поднимающий свой бокал в приветствии ко мне. Я отворачиваюсь, и тут же упираюсь взглядом в Зейна.

— Обзаводишься друзьями? — негромко спрашивает он.

— Неа. Все друзья, которые мне нужны, уже присутствуют за этим столом, — отвечаю я широко улыбаясь, улыбка явно выглядит натянутой.

Я замечаю, как какая-то давняя боль, мимолетно проскальзывает у него по лицу, сродни предательству, но тут же исчезает. Я касаюсь его руки.

— Эй, поверь мне. Я не собираюсь причинять тебе боль, — он крепко сжимает мою руку.

Мне приносят affogato в небольшой стеклянной пиале, и он отпускает мою руку. Я окунаю ложку в мороженое, плавающее в горячем кофе и пробую.

— Мммм... очень вкусно, — говорю я. — Хочешь попробовать?

— Нет, у меня до сих пор остался твой вкус во рту, и я не хочу его мешать, — лениво растягивает он слова.

Я моргаю, у меня учащается пульс. Черт возьми, этот мужчина уверен, что может вот так запросто, завести меня с пол оборота.

Зажигаются лампы над сценой, и я отвожу взгляд. Мужчина в белом бархатном пиджаке и бабочке садится за пианино, публика начинает аплодировать. Он начинает играть, женщина с волнистыми волосами в длинном красном платье выходит на сцену и встает рядом с пианино.

Она берет в руки микрофон и начинает петь по-итальянски. На самом деле, песня очень красивая, неповторимый итальянский стиль. Ее темные и добрые глаза беспокойно осматривают собравшуюся публику, пока не находят Зейна, зафиксировавшись на нем. В какой-то момент, видно неосторожно, я замечаю, как она вздрагивает и словно цепенеет на пару секунд, потом быстро приходит в себя. Встряхнув пышными волосами, она отводит взгляд, разглядывая собравшихся людей и поет следующую строчку.

Когда она опять поворачивается к нам лицом, выглядит вполне уверенной. Она поет мелодичным голосом, не отрывая взгляда от Зейна. Она поет для него! Я тайком поглядываю на Зейна, он кажется полностью поглощен ее пением. У меня сердце падает вниз, как камень.

Эта женщина смотрится на фоне белого рояля сексуально и эротично.

Сделав глубокий вдох и стараясь не показать своих чувств, я кладу ложку мороженого в рот. Чувствую, как оно проскальзывает вниз по пищеводу, пытаюсь остановить ощущение нереальности, мне кажется, будто это всего лишь сон.