Расположение бункера-тюрьмы известно только заинтересованным лицам. Контора находится в подвале многоэтажного дома, принадлежащего одной стремительно растущей фирме (настолько стремительно, что она эвакуировалась из Москвы еще перед детскими домами). Я стучу в железную дверь и она распахивается усилиями толстого охранника в форме цвета 'мертвая серая гусеница с трупными пятнами'.
Охранник помнит мое лицо (такое не забудешь - подтвердит любая девушка). Я прохожу мимо него, спускаюсь по гулкой лестнице и вскоре оказываюсь в комнате дежурного.
Юра, вечный дежурный, рыжеволосый здоровяк с отстреленной ногой, сидит за деревянно-металлическим столом и разглядывает бумаги. Юра хмурится, морщится, шевелит губами, но все напрасно - бумаги практически не видны. Еще бы: прямо на них расположилась пара соблазнительных ягодиц, принадлежащих Марине, дочери Претендента. Марина находится чуть повыше своих ягодиц (я снова предупреждаю филологов - споры со мной вредны для здоровья). Девушка сосредоточенно читает вслух выдержки из Космополитен, повествующие о том, как правильно кормить грудью младенца, не снимая обтягивающего вечернего платья, бюстгалтера от Армани и колец на сосках.
Заметив меня, Марина взвизгивает и радостно бросается мне на шею. Теперь Юра может увидеть свои бумаги! Но вместо того, чтобы жадно наброситься на них, он провожает печальным взглядом упорхнувшие ягодицы.
- Ты пришел ко мне? Мы пойдем гулять? - щебечет крошка. Она одета в ярко-желтый свитер. Между ним и джинсами виден пупок.
Что ж, дамочка частично права. Я пришел и к ней тоже.
Внимательно смотрю на лучистые серые глаза и вишневые губки (во мне умер поэт, предполагаю, что он покончил с собой) и окончательно убеждаюсь в том, что передо мной яркий представитель той породы женщин, которых наш Манускрипт назвал 'наивными любящими тебя красавицами'.
- Мы погуляем потом. Сейчас я занят. Хочу проведать твоего отца и заодно обсудить, когда его можно выпускать.
Какие новости! Малышка удивлена. Ей наверное уже надоело приходить к своему отцу, висящему на цепях, как якорь от старой баржи. Она приветствует будущего освободителя сочным поцелуем. Примерно так целовала Наполеона Джозефина, когда он вытащил ее из цепких лап галапагосских дикарей (с тех пор на галапагосских островах живут одни черепахи - примечание для натуралистов и зануд).
Я пользуюсь случаем, достаю из правого кармана серебряный медальон (стилизованный под старину, барышни такое любят) и произношу прочувственную речь о том, что мне бы хотелось сохранить на память о прекрасной, дорогой и единственной Марине хоть что-то... Можно даже просто прядь волос.
Дамочка тронута до самого левого предсердия. Слезы катятся из ее глаз крупными блестящими жемчужными каплями (поэт во мне не просто умер, он долго агонизировал). Она готова дать все! Свитер, джинсы, туфли, трусики и свое самое доброе расположение.
Но я непреклонен. У меня сейчас нет времени, чтобы наслаждаться добротой женщин. Ограничусь просто локоном.
Наконец дело сделано. Прядь волос смочена слезами чистой девы (все читательницы Космополитена чисты по определению, там почти на каждой странице реклама мыла и шампуней) и положена в медальон. Осталось перейти ко второй части плана.
За спиной Юры - обитая тусклым железом дверь. В ней три замка, большая щеколда и глазок. Заглядываю туда, открываю дверь в импровизированную камеру и подхожу к клетке. Павел Викторович, висящий на цепях в синем спортивном костюме, напоминает спелую сливу. Ему уже надоело так висеть, а хочется вырваться на свободу, похоронить жену, выдать замуж дочку и зажить человеческой жизнью. Его небритое одутловатое лицо грустно, а глаза... вот выражение глаз мне кажется любопытным и удивительным. Зрачки Претендента смотрят не на меня, а куда-то мимо моей головы, на стену. Я, конечно, не гордый, могу с легкостью отказаться от того, чтобы быть в центре внимания, но мне хотелось бы знать, что же там, за спиной, может быть интересней меня. Я оборачиваюсь и...
Вообще до сих пор непонятно, почему объекты восемь так любят висеть вниз головой. Это уже второй раз, когда такая тварь свисает с потолка и хлопает продолговатыми моргалами, чего-то выжидая. Кстати, чего?
Я вот не жду. Правая рука ныряет за пазуху за кольтом, а левая пытается сложиться в проверенный знак Водолея. Не успею совсем немного. О8 срывается с места и мчится к клетке. Попробуй попади в него на такой скорости! Пуля входит в стену, а Знак удается удержать.
Тварь чертовски быстро отрывает прутья, но не стоит на месте, а беспрестанно дергается словно живой ерш на сковородке. Передо мной выбор: стрелять или нет. Если выстрелю и пуля пройдет навылет, то подарю Павлу Викторовичу настоящую свободу от всех проблем. Это, конечно, не беда, но Марина не будет рада и локон может не сработать (какие только мелочи приходится учитывать, и никто даже не узнает о моем широкополосном уме!) С другой стороны, клетка уже почти разрушена...
С некоторым запозданием раздается крик Марины (крики молодых девушек отличаются от криков опытных женщин отсутствием заботы о мужских ушах). Слышу, как падает стул - Юра пытается выйти из-за стола, чтобы помочь мне. Я прыгаю в сторону и снова стреляю, как раз в тот момент, когда руки О8 уже готовы ухватиться за цепи. Но сейчас - попал! Вообще не припомню, чтобы мазал два раза подряд даже в самых сложных ситуациях. Пуля входит в башку, настраивает мысли твари на новый лад и заставляет покачнуться. Тут уже мой Знак не плошает. Он связывает О8, а меч в умелых руках быстро готовит рагу.
Я разгибаюсь лишь тогда, когда слышу тихий вздох и какой-то шум. Оборачиваюсь, и что же? Марина, видимо, не приучена к походной кухне, она теряет сознание и падает на руки Юре, который почему-то придерживает ее не за плечи, а под ягодицы.
Зато Павел Викторович полон мужества. Он старается не смотреть на остатки твари у своих ног, а говорит задыхающимся полушепотом:
- Хорошо, что только он один вошел. Я специально просил, чтобы один, а то их боюсь.
Мое внимание быстро переключается на 'сливу' в цепях. 'Он специально просил'? Меч почему-то так и стремится оказаться у Претендента под носом. Мне уже почти все понятно, и я изо всех сил сдерживаюсь.
- Кто один и кого просил? - спрашиваю, собрав в кулак спокойствие и воротник Павла Викторовича.
- Ну... вот этот... которого вы зарубили..., - хрипит Претендент. - А просил я старика, Черную Книгу... ну, гримуар по-вашему. Чтобы он открыл дверь в Первый Дом и помог как-то до нее добраться.
Иногда мне кажется, что болваны размножаются телепатически. Вот рождается нормальный человек, растет, учится, а потом р-раз - и принимает сигнал. Из космоса. О том, что миру болванов не хватает и срочно нужны новые. Человек - под козырек.
- Вот что, - говорю, - вызывай своего старикана в форме книги. Я освобожу тебе руки и разведу огонь. Туда эту книгу и бросишь. Понял?
Первый Дом редко помогает Претендентам добираться до дверей. Только в самом конце и только чтобы позабавиться. Такие Претенденты оттуда уже не выходят. Если человек поставил себя в такую ситуацию, что не может самостоятельно достичь двери, то для Первого Дома это - шлак, бесперспективный отработанный материал. Первый Дом так щепетильно относится к отбору, что подозреваю его в подбрасывании людям идеи евгеники.
- Понял, - шепчет Павел Викторович, скосив глаза на свою левую щеку. Еще бы - ее уже не нужно брить. Над ней поработал меч знаменитого цирюльника Добермана. Она блестящая и розовая, словно закат в паноптикуме.
Мои мысли переходят на приятную тему. Сжечь гримуар - что может быть лучше? Мне всегда было интересно, как они горят. В Манускрипте написано, что 'желтое пламя становится синим, а потом тухнет под тяжестью пепла'. Самое время проверить.
Юра тащит огромную аллюминиевую кастрюлю - где он только ее раздобыл? Я ставлю сию посуду перед Претендентом, наваливаю туда кипу бумаг и поджигаю. Огонь весело пожирает пищу и растет на глазах, покрывая стенки кастрюли копотью.
