Силуэт Анны виднеется в темном проеме. От расстройства я уменьшаю захват. Да и какая уже разница? Балла пытается выскользнуть и кричит с новыми силами:

  - Измени все! Я тебе сейчас скажу, что пожелать! Повторяй за мной...

  - Я хочу все вернуть, - до нас долетает голос Анны.

  - Стой! - орет Балла. Он наполовину выполз из моих объятий, но все еще цепляется за руку. - Не то!

  - Чтобы все было, как раньше, и не было...

  - Стой, идиотка! Первый Дом рассчитывает на тебя! Он тебя спас для этого! Тебя, а не Андрея! Если не сделаешь, чего он хочет, то докажешь свою ненужность! Ты соображаешь, что творишь?! Первому Дому вообще не нужны люди, которые не хотят изменений!

  Я не верю своим ушам. У Первого Дома ничего не вышло? Он изменил Аннушку, а она все равно отказывается от глобальных переделок? Почему? А... она получилась слишком уж хорошей.

  - И чтобы не было всех этих смертей, - продолжает девушка, - чтобы все остались живы и Валера здоров... и чтобы двадцать два года назад не случалось никакого чуда!

  - Дура! - вопит Балла. И это последнее, что я слышу.

  Илья Петрович, новый главный врач, торопился в палату. Роды не ожидались сложные, но ему заплатили за хлопоты.

  Илья Петрович поправил покосившийся синий высокий колпак, почесал небольшую седоватую 'мушкетерскую' бородку и взялся за ручку белой двери. Врач чувствовал себя нехорошо. Он только что узнал, что его предшественника, Евгения Семеновича, мало того, что сняли, но и обвинили в растрате. Очень несправедливо обвинили. Илья Петрович теперь колебался, защищать своего друга и наставника или промолчать. Защита могла помочь.

  Врач вошел в палату и увидел роженицу. Черноволосая красивая женщина слабо улыбнулась, скорее скривилась. У нее уже давно шли схватки. Пришло время для стимуляции и новаторского метода - эпидуральной анестезии во время родов.

  'Напишу хотя бы письмо в защиту, - подумал Илья Петрович, осматривая роженицу. - Евгений Семенович еще когда ходатайствовал об ординатуре для меня, почти сразу сделал своим заместителем, больше двадцати лет вместе проработали... что он подумает, если я промолчу?'

   Пришел и ушел анестезиолог, сделали окситоцин, схватки резко усилились.

  'Лучше не писать, а замолвить словечко. Тет-а-тет, - размышлял Илья Петрович. - А то напишешь, меня потом тоже обвинят. Можно просто сходить на прием к секретарю райкома. Он же человек. Поймет'.

  Женщина начала тяжело и ритмично дышать, как учили.

  - Тужьтесь, тужьтесь, - командовал Илья Петрович.

  'Нет, идти тоже опасно. Это - бросить на себя тень. Мало ли что? Может послать кого-нибудь вместо себя? Но кого?'

  Показалась головка. Она была сжата, подвижные кости черепа зашли друг за друга - обычное дело, потом выпрямятся.

  - Тужьтесь! Почти готово!

  'Не пойду, - решил Илья Петрович. - Никуда не пойду. Промолчу'.

  Голова вышла полностью. Врач ловко подхватил младенца за плечики.

  - Мальчик! - пораженно воскликнул Илья Петрович через секунду. - Надо же! А УЗИ показало девочку!

  - Мальчик? - удивленно переспросила роженица, сдвинув черные брови.

  - Мальчик-мальчик, - успокоительно повторил врач. - Наверное, имя еще не придумали? Очень уж неожиданно получилось.

  Женщина немного помолчала и разомкнула сухие губы:

  - Назову его Андреем. Он будет сильным и мужественным.

  Илья Петрович слегка пожал плечами. Новорожденный уже почти вылетел у него из головы. Врач хотел положить младенца, как внезапно почувствовал, что маленькая ручка сильно схватила за халат. Илья Петрович взглянул на новорожденного. Глазки, слипшиеся прежде, были приоткрыты и смотрели на врача насмешливо и жестоко.

  Врач даже слегка встряхнул головой, чтобы избавиться от наваждения и снова переключился на мысли о Евгении Семеновиче.

  'Промолчать мало, - подумал Илья Петрович. - А то решат, что я заодно с ним. Нет! Нужно действовать самому. Завтра же пойду и подтвержу обвинения. Евгений Семенович, конечно, назовет меня предателем... Но кто не предает в нашем мире?'.