Но я отвечал: мы подобны Богу. И будем всяческими способами искать Его знания. Не что иное, как наше подобие Богу, возвышает нас над всеми другими живыми тварями.

Ты думаешь, Бог исчисляет части в творении Своем?

Да, сказал я. Я думаю, Он — Бог исчисляющий, и Он радуется, видя, как все умножается.

Нет, ответил он. Господь не исчисляет. Он радуется, но не исчисляет.

Лишь глупцы ненавидят знание, сказал я. Нет познаний столь чудесных, чтобы не могли мы их вынести.

Человеку, вкушающему от древа познания, должно умереть, сказал пророк. Все можешь ты исчислить — имущество, и скот, и смоковницы, — но не людей.

Я — это один, упрямо сказал я. Я и Вирсавия — это два. Я, и Вирсавия, и Соломон — это три.

Почему я назвал именно Соломона, мне неведомо.

Да, сказал Нафан. Вот так Велиар сидит в злобе своей и исчисляет нас. Счет — часть его злобы, именно за это Бог вверг его во тьму подземную.

Это ты хочешь пребывать во тьме, сказал я. Отчего-то вы, пророки, робеете света. Хочется тебе, чтобы мы оставались в оковах невежества и суеверия.

Почему ты так поносишь меня? — возмущенно спросил он.

Я не поношу, сказал я. Но чем большим знанием мы, люди, обладаем, тем взыскательнее вам, пророкам, должно быть в ваших прорицаниях.

Господь ожесточил твое сердце, сказал он.

Время покажет, кто из нас двоих прав, сказал я.

Да, с угрозою отвечал он. Время и Господь откроют правду.

Я приказал Иоаву произвести исчисление народа.

Иоав же воскликнул: народ есть святыня!

И он воздел руки и теребил и крутил волосяную свою плеть, как всегда, когда бывает в замешательстве. Народ, и приумножение его, и множество его, сказал он. Все это святыня.

Да, сказал я. Народ посвящен Богу.

И я сложил песнь. И пел:

Если надобен Господу многотысячный народ, сказал Иоав, ты сможешь увидеть это собственными глазами. Какое тебе удовольствие от того, что все будут сосчитаны по головам?

И мы смотрели друг на друга, не понимая друг друга. В молодости никогда не бывало такого с Иоавом и мною.

Удовольствие? — сказал я, будто слово это было мне незнакомо. Удовольствие?

И я велел ему идти, ему и тысяченачальникам над войском, и пошли они за Иордан в долину Гадову, а оттуда в Галаад и дальше, к Сидону.

И народ дозволил произвести исчисление. Во многих местах женщины и те собирались и требовали, чтобы их сосчитали, они думали, что если не будут сосчитаны, то перестанут быть, часто люди мои вынуждены были с большою суровостью разгонять толпы этих женщин.

Из Сидона Господь направил их к пограничным крепостям у Тира, оттуда через землю Асирову, по равнине Изреельской, через Сарон и по Аиалону в Иуду. И Господь держал свою руку над ними и даровал их душам силу соединять непрерывно растущие числа.

Девять праздников новомесячия отпраздновал я, пока продолжалось исчисление.

И вот возвратился Иоав.

Восемьсот тысяч мужей сильных, способных к войне, в Израиле. Пятьсот тысяч мужей в Иуде.

Числа эти ошеломили меня. Когда услышал я обо всех этих сотнях тысяч, я заплакал.

Количества поразили меня, как удар длани Всемогущего.

Сердце человеческое не вмещает таких множеств людей. Люди не таковы. Сердце не таково.

И понял я, что согрешил перед Господом, замахнулся копьем на владычество Божие.

Я принес десять овец в жертву, недостаточную жертву вины.

Утром пришел ко мне пророк. Господь послал его.

Да, сказал я ему. Крайне неразумно я поступил, когда велел исчислить мой народ. Властитель, превращающий людей в числа и количества, не заслуживает ничего, кроме смерти. Назови мне теперь мое наказание.

Избери его сам, ответил пророк. Быть ли голоду в стране твоей семь лет. Или чтобы ты три месяца бегал от неприятелей твоих, чтобы они преследовали тебя. Или чтобы в продолжение трех дней была моровая язва среди народа твоего.

И я ответил: я выбираю моровую язву. Но пусть впадем мы в руки Господа, ибо велико милосердие Его.

И я добавил:

Только бы в руки человеческие не впасть мне.

И пришел ангел моровой язвы и истребил всякое количество и всякое число в моем счете населения, он как бы выхватил нож, стер всякий знак, оставленный исчисляющими, и сказал Иоав: что я говорил? И только на третий день у гумна Орны остановился ангел, я видел, как он стоял там, огромный против вечернего неба; десять дней мой народ, мой несчетный народ, хоронил мертвецов.

И я купил гумно у Орны, купил за пятьдесят сиклей серебра и устроил благодарственный жертвенник под ногою ангела, на том месте, где он стоял.

Вирсавия говорит, будто сын мой Соломон сказал: там бы надобно воздвигнуть храм Господу. Он часто размышляет о Господе. У меня он всегда говорит только о Господе. Это утомляет меня.

Вирсавия говорит о моровой язве, которая истребила народ, вот что: я не понимаю, почему Господь наказал тебя.

Но я отвечаю:

Не кто иной, как Господь, внушил мне мысль исчислить народ.

И Он же запретил мне делать это.

И Он же вел моих людей и давал им силу беспрерывно растопыривать пальцы, дабы сосчитать каждую голову.

Именно в этой двойственности я узнаю Господа. Многообразие и противоречивость отличают Его. Внушение и запрет. Искушение и ответственность. Обетование и кара.

Несоединимость венчает Его.

А она спрашивает:

Но почему же Он наказывает тебя?

Чтобы явить Себя, отвечаю я. Если бы Он не наказывал меня, я бы не видел Его.

Авессалом по-прежнему в Гессуре. Я решил так: по прошествии двух лет я позволю ему возвратиться сюда, в Иерусалим. Иоав склоняет меня к этому. А может быть, и Вирсавия тоже, Авессалом был ей как сын или брат, как сын или брат, не больше. Они уговаривают меня. И я соглашусь.

Писец, Господь окрест народа своего отныне и вовек.

Мир на Израиля.

Давид начал слушать людей. В молодости он был одержим жаждою превратить всех в слушателей. Быть может, теперь он слушал от усталости.

Вирсавия тоже постоянно заставляла его упражняться в искусстве слушания.

Все, что он предпринимал в оставшееся ему время, имело свой исток в слушании, душа как бы отодвинулась от поверхности его существа, от рта, и горла, и рук, отодвинулась вовнутрь, в прежде пустое пространство меж его ушами.

Сейчас он слушал старую женщину из Фекои. Глаза ее избегали его взора, одета она была в плащ из черной мешковины — знак печали, или бедности, или того и другого сразу, а принадлежала она к пастушьему народу на краю Иудейской пустыни.

Я вдова, сказала она, а двое моих сыновей ненавидели друг друга, и один убил другого. И теперь народ требует, чтобы этот один сын, который сумел убить брата, был побит камнями.

Хотят они погасить единственную искру мою, чтобы не оставить мужу моему имени и потомства на лице земли.

Иди спокойно домой, сказал царь, понимая, что дело ее трудное, что вот так, сразу, его не решишь. В должное время я дам приказание о тебе.

Вина лежит на мне, сказала женщина. Должно нести мне всю эту вину.

Если кто-нибудь тронет тебя, скажи ему: царь освободил меня от вины сына моего. И приведи ко мне того, кто беспокоит тебя.