На ней растет — на воротах запор.

Вот омнибус. — В столицу не въезжая,

Стоит и ждет. Чу! слышен разговор

У экипажа. — Носят чемоданы, -

Вот, головы над ними (точно раны

Осматривать позвали лекарей)

Склоняются при свете фонарей.

Таможенный чиновник отбирает

Бумаги, книги, листики газет -

И, как предмет опасный, не пускает

В столицу папы — детский пистолет.

9

Я очень рад, что я без чемодана,

(Фантазии не нужен чемодан.)

Я и забыл, что радоваться рано,

Что б мог я провезти из наших стран

Спасительно-опасного для Рима!

Не для него ль, как арфа серафима

Небесного — звуча, из тона в тон

Перелился и смолк вечерний звон? -

На этот раз последний звон вечерний.

Тут пассажир один шепнул другим:

— Пий молит бога Рим спасти от терний. -

И омнибус без книг проехал в Рим.

10

Все в Риме спало — люди и статуи.

(Статуи также ночью стоя спят.)

Все было тайной — вздохи, поцелуи,

Сны умирающих и сны ребят.

Одни фонтаны, пенясь, шумно били,

И этот шум их, — только отворили

Ворота Рима, с трепетом проник

Нам в душу, как призыв иль как язык

Пленительный какого-то виденья…

Шум этот звал нас… Кто-то уверял,

Что есть какой-то холод вдохновенья.

И я — я этот холод ощущал.

11

Мы двигались по площади безлюдной -

Какая площадь! в мире нет иной,

Подобной — камни и вода, и чудный

Фасад, и обелиск — все было — строй -

Гармония. — Широкою каймою

Шла колоннада — тени полосою

Зубчатой прятались между колонн,

Объемлющих простор со всех сторон;

Ступени серебрились, точно иней

Посыпал их — фонтаны вверх неслись -

Ночные радуги сверкали в них, и синий

Свод неба опирался на карниз

12

Всей площади. — Да, в мире нет подобной -

Здесь каждый камень гений положил,

Себе слагая мавзолей надгробный,

Чтоб он об нем потомству говорил;

Чтоб дух его в грядущих поколеньях

Витал и снился в райских сновиденьях;

Чтоб этих камней царственный язык

Мог останавливать земных владык.

И что ж! нет крепости сильней доныне,

Как эта крепость: с кистью и резцом

Браманто, Рафаели и Бернини

Стоят здесь, точно с огненным мечом.

13

Вот сила! дух несчастного народа

Без подвига не мог спокойно жить:

Ему дана была одна свобода -

Мечтать о дальнем небе и — творить.

И отдался он творчеству — и сила

Росла, росла и наконец сложила

Твердыню неприступную — у ней

Ни рва, ни пушек — но сердца людей

Поверили в ее несокрушимость:

Ложь долго может с миром воевать

Из-за таких чудес. — Невозмутимость

Искусства здесь на все кладет печать.

14

Та жизнь погасла: — но ее могилы

Не трогайте, пока цела печать.

Здесь враг теряет половину силы,

И дерзкому здесь трудно устоять

В лучах такого кроткого сиянья…

Кому не жаль великого преданья!

Вот идеал чистейшей красоты!

Вот мученик с улыбкой! — Прочь, мечты

Суровые, мечты кровавой мести!

И терпеливо римлянин несет

Ярмо цепей — обман и — кражу чести -

И, молча негодуя, молча ждет.

15

Что, если эти краски полиняют?

Что, если эти камни упадут?

Недаром папы к Франции взывают,

Они в своем народе не найдут

Ни Рафаелей, ни Микель-Анжело.

Италия недаром прошумела

И поднялась, завидя новый путь,

И уж ничем нельзя ее свернуть

С того пути, ни силой, ни проклятьем,

Ни чудом, ни бессеменным зачатьем,

Ни возведеньем падших в чин святых {*}.

{* Кунцевич, Японские мученики и т. д. (Прим. авт.)}

16

Не оживить отравленного чувства

И не поднять давно упавших рук!

Вы, папы, звали гения искусства,

Теперь зовите гения наук.

Но звать его вы будете напрасно:

Он был не глух, когда вы громогласно

Как над врагом и неба и земли,

Над ним свое проклятье изрекли.

Не вам — ему поверил век — и гений,

Сломав оковы, из темниц ушел,

Подслушал вопли новых поколений

И медленно колеблет ваш престол.

17

Насмешливо глядит он на вериги,

Которые ваш ум изобретал,

И в ворота не пущенные книги

Невидимо по Риму забросал.

Но пассажиры те, что в Рим пробрались

Со мной, о книгах мало сокрушались.

Кто эти пассажиры — как сказать?

Не мудрено их абрис набросать.

Тут был какой-то ученик духовной

Какой-то школы, в сюртуке до пят,

Остриженный, круглоголовый, полный

Детина, словом, будущий аббат.

18

Как наша водка горькая — полынью,

Он был пропитан множеством цитат,

Риторикой, схоластикой, латынью,

И тем невежеством, которым рад

Он был делиться с каждым пассажиром.

(Конечно, папа был его кумиром.)

Ему какой-то немец возражал -

Он ежился, смеялся и мигал.

И хоть латынь из моды вышла ныне,

Один студент из Кракова, поляк,

Чтоб удивить нас, громко по-латыне

Стал рассуждать — заметно не дурак

19

Был этот малый — тайным порученьем

Уже снабженный — двадцати трех лет,

Он ехал к папе за благословеньем,

И вез к нему от маменьки пакет.

Таинственным казаться дипломатом

Уж он умел — и был аристократом

Таким лощеным с головы до пят,

Что, говоря с ним, будущий аббат

Пред ним заметно льстиво преклонялся,

Но на груди смиренно прижимал

Ладонь к ладони, — то приподнимался,

Чтоб отвечать, — то ухо выставлял.

20

Два англичанина — один ботаник,

Другой, не знаю, что-то починить

Был приглашен, как опытный механик,

К синьору Антонелли. — Может быть,

Дверь потайная или ванна с краном

Испортилась в той комнатке с диваном,

Куда ходил спасаться кардинал,

И где свои грехи он обмывал.

Еще тут было двое итальянских

Купцов из Пизы — да еще одна

Была Мадонна с парой глаз цыганских,

Какого-то табашника жена.

21

Еще тут были мы и вместе с нами

Один русак ("русак" же не всегда

Обозначает зайца — русаками

И земляков зовем мы иногда).

Итак, один из них был чисто русский.

Его картуз и выговор французский,

Особенный — когда он повторял:

Oh sacre bleu! {О, черт возьми! (фр.).} его изобличал.

При слове "Roma" навострил он уши.

Он ехал к брату и направил путь

С намереньем не просто бить баклуши,

Но как-нибудь развлечься чем-нибудь.

22

И я (чтоб чем-нибудь и мне развлечься),

Я им займусь. Земляк мой не привык

Стесняться — хочется ему разлечься,

И он страдает… эдакий антик!

Глаза припухли и надулись губы.

Но — вообще черты лица не грубы

И даже не успели отцвести.

Земляк мой был лет тридцати пяти,

Но был на вид моложе. Без стеснений

И без борьбы любя игру страстей,

Он не старел; для глупых приключений

Сама судьба хранит таких людей.

23

Я знал его — таких кутил не много -

А мало ли их было на Руси!

Мы никогда их не судили строго

И не чуждались — боже упаси!

Мы даже думали: вот наши силы!

Иного нет исхода им — и милы

Нам были ухари богатыри:

Из них иные, что ни говори,

Хоть, может быть, и были самодуры

Одни осмеливались с пьяных глаз

Шуметь и выражаться без цензуры,

И молодежь им вторила, храбрясь.

24

И многое беспутникам прощалось,

За что вы думаете? — за скандал,

В котором изредка да проявлялось

Подавленное чувство: нас пленял

То цензор, пропустивший строчку с бранью.

То удалец с невежливою дланью,

Которого за подвиг в часть вели.

Конечно, эти времена прошли…

Но москвича знакомая фигура

Мне их напомнила — ну, для чего