Пой, пой, свирель!.. Погас последний луч

денницы…

Вон, в сумраке долин, идут толпами жницы,

На месяце блестят и серп их и коса;

Пыль мягкая чуть-чуть дымится под ногами,

Корзины их шумят тяжелыми снопами,

Далеко звонкие их слышны голоса…

Идут… прошли… чуть слышно их…

Бог с ними!

Я жду ее одну, с приветом на устах,

В венке из полевых цветов, с серпом

в руках,

Обремененную плодами золотыми…

Пой, пой, свирель!..

1840

Ночью в колыбель младенца

Месяц луч свой заронил.

"Отчего так светит Месяц?"

Робко он меня спросил.

В день-деньской устало Солнце,

И сказал ему господь:

"Ляг, засни, и за тобою

Все задремлет, все заснет".

И взмолилось Солнце брату:

"Брат мой, Месяц золотой,

Ты зажги фонарь — и ночью

Обойди ты край земной.

Кто там молится, кто плачет,

Кто мешает людям спать,

Все разведай — и поутру

Приходи и дай мне знать".

Солнце спит, а Месяц ходит,

Сторожит земли покой.

Завтра ж рано-рано к брату

Постучится брат меньшой.

Стук-стук-стук! — отворят двери.

"Солнце, встань — грачи летят,

Петухи давно пропели

И к заутрене звонят".

Солнце встанет, Солнце спросит:

"Что, голубчик, братец мой,

Как тебя господь-бог носит?

Что ты бледен? что с тобой?"

И начнет рассказ свой Месяц,

Кто и как себя ведет.

Если ночь была спокойна,

Солнце весело взойдет.

Если ж нет — взойдет в тумане,

Ветер дунет, дождь пойдет,

В сад гулять не выйдет няня:

И дитя не поведет.

1841

Был вечер; в одежде, измятой ветрами,

Пустынной тропою шел Бэда слепой;

На мальчика он опирался рукой,

По камням ступая босыми ногами,

И было все глухо и дико кругом,

Одни только сосны росли вековые,

Одни только скалы торчали седые,

Косматым и влажным одетые мхом.

Но мальчик устал; ягод свежих отведать,

Иль просто слепца он хотел обмануть:

"Старик! — он сказал, — я пойду отдохнуть;

А ты, если хочешь, начни проповедать:

С вершин увидали тебя пастухи…

Какие-то старцы стоят на дороге…

Вон жены с детьми! говори им о боге,

О сыне, распятом за наши грехи".

И старца лицо просияло мгновенно;

Как ключ, пробивающий каменный слой,

Из уст его бледных живою волной

Высокая речь потекла вдохновенно

Без веры таких не бывает речей!..

Казалось — слепцу в славе небо являлось;

Дрожащая к небу рука поднималась,

И слезы текли из потухших очей.

Но вот уж сгорела заря золотая

И месяца бледный луч в горы проник,

В ущелье повеяла сырость ночная,

И вот, проповедуя, слышит старик

Зовет его мальчик, смеясь и толкая:

"Довольно!.. пойдем!.. Никого уже нет!"

Замолк грустно старец, главой поникая.

Но только замолк он — от края до края:

"Аминь!" — ему грянули камни в ответ.

1841

Я погибал -

Мой злобный гений

Торжествовал.

Полежаев

И я сын времени, и я

Был на дороге бытия

Встречаем демоном сомненья;

И я, страдая, проклинал

И, отрицая провиденье,

Как благодати ожидал

Последнего ожесточенья.

Мне было жаль волшебных снов,

Отрадных, детских упований

И мне завещанных преданий

От простодушных стариков.

Когда молитвенный мой храм

Лукавый демон опрокинул,

На жертву пагубным мечтам

Он одного меня покинул;

Я долго кликал: где же ты,

Мой искуситель? Дай хоть руку!

Из этой мрачной пустоты

Неси хоть в ад!

. . . .

И вот, среди мятежных дум,

Среди мучительных сомнений

Установился шаткий ум

И жаждет новых откровений.

И если вновь, о демон мой,

Тебя нечаянно я встречу,

Я на привет холодный твой

Без содрогания отвечу.

Весь мир открыт моим очам,

Я снова горд, могуч, спокоен -

Пускай разрушен прежний храм.

О чем жалеть, когда построен

Другой — не на холме гробов,

Не из разбросанных обломков

Той ветхой храмины отцов,

Где стало тесно для потомков.

И как велик мой новый храм -

Нерукотворен купол вечный,

Где ночью путь проходит млечный,

Где ходит солнце по часам,

Где все живет, горит и дышит,

Где раздается вечный хор,

Который демон мой не слышит,

Который слышит Пифагор.

И, чу, в ответ на эти звуки

Встают. . .

. . . .

. . . .

Все Гении земного мира

И все, кому послушна лира,

Мой храм наполнили толпой;

Гомера, Данте и Шекспира

Я слышу голос вековой.

Теперь попробуй, демон мой,

Нарушить этот гимн святой,

Наполнить смрадом это зданье.

О нет! с могуществом своим,

Бессильный, уходи к другим,

И разбивай одни преданья -

Остатки форм без содержанья.

1842

Глухая степь — дорога далека,

Вокруг меня волнует ветер поле,

Вдали туман — мне грустно поневоле,

И тайная берет меня тоска.

Как кони ни бегут — мне кажется, лениво

Они бегут. В глазах одно и то ж

Все степь да степь, за нивой снова нива.

— Зачем, ямщик, ты песни не поешь?

И мне в ответ ямщик мой бородатый:

— Про черный день мы песню бережем.

— Чему ж ты рад? — Недалеко до хаты

Знакомый шест мелькает за бугром.

И вижу я: навстречу деревушка,

Соломой крыт стоит крестьянский двор,

Стоят скирды. — Знакомая лачужка,

Жива ль она, здорова ли с тех пор?

Вот крытый двор. Покой, привет и ужин

Найдет ямщик под кровлею своей.

А я устал — покой давно мне нужен;

Но нет его… Меняют лошадей.

Ну-ну, живей! Долга моя дорога

Сырая ночь — ни хаты, ни огня

Ямщик поет — в душе опять тревога

Про черный день нет песни у меня.

1842

Пришли и стали тени ночи

На страже у моих дверей!

Смелей глядит мне прямо в очи

Глубокий мрак ее очей;

Над ухом шепчет голос нежный,

И змейкой бьется мне в лицо

Ее волос, моей небрежной

Рукой измятое, кольцо.

Помедли, ночь! густою тьмою

Покрой волшебный мир любви!

Ты, время, дряхлою рукою

Свои часы останови!

Но покачнулись тени ночи,

Бегут, шатаяся, назад.

Ее потупленные очи

Уже глядят и не глядят;

В моих руках рука застыла,

Стыдливо на моей груди

Она лицо свое сокрыла…

О солнце, солнце! Погоди!

1842

Сто лет пройдет, сто лет; забытая могила,

Вчера зарытая, травою порастет,

И плуг пройдет по ней, и прах, давно остылый.

Могущественный дуб корнями обовьет -

Он гордо зашумит вершиною густою;

Под тень его любовники придут

И сядут отдыхать вечернею порою,

Посмотрят вдаль, поникнув головою,

И темных листьев шум, задумавшись, поймут.

<1842>

Кто поневоле оторвал

От сердца с болью нестерпимой